– Котик, что с тобой? – теребила его сестра.
Костик отвернулся, перестал смотреть под ноги и сразу уехал в траву на обочине, рухнул, стал отряхивать руки, словно в них вцепилось сразу с десяток комаров.
– У тебя что-нибудь болит? – клонилась Анка.
– Ничего у меня не болит, – проворчал Костик, щелчком сбрасывая с кулака муравья. И было в этих словах что-то, отдаленно напоминающее прежнего капризулю. – Надоело все. Куда мы идем?
– Уже никуда!
Присев на корточки, Глеб оглядывался. Перед ним был валун. Но не такой, какие бывают в средней полосе – серый каменюка торчит из земли, – этот был весь иссечен острыми гранями, словно его специально так обработали. И видно было, что он давно здесь стоит, хорошо врос в землю, подзатянулся мхом. Следующая гранитная махина торчала в шаге от первого. Так же обтесана. Так же недовольна всем на свете.
– Вот тут мы любили по вечерам сидеть, песни петь. – Дядя Лёка смотрел с горки на далекий горизонт. Костик стоял рядом, насупленно из-под бровей изучал окрестности.
– Смотри, камни идут по кругу, – прошептал Глеб, от одного валуна переходя к другому. – И трава примята. А там, смотри, какая тропа.
Горку подпирали елки. В гуще стоял крест, сообщающий, что здесь когда-то стояла церковь. От этого креста в чащу уходила тропа.
Глеб поцокал языком.
Анка держала фотоаппарат, но ничего не фотографировала, отрешенно смотрела вокруг.
Дядя Лёка с Костиком уселись на скате холма, хозяин водил рукой, показывал, где какие дома стояли, вспоминал их жителей.
– А почему от домов ничего не осталось? – спросила Анка.
– Так их все увезли. Кто на дрова забрал, кто так с домом и уехал в новое место. Чего же дереву пропадать? Хорошее дерево всегда пригодится.
– Вот здесь домовых, наверное, осталось… – вздохнула Анка и наконец подняла фотоаппарат. – Вот они здесь страдают.
– А чего страдать? – не поняла Светик. – Свобода! Делать ничего не надо.
– Нет, домовой без дома – это плохо… – подхватил Анкино настроение дядя Лёка.
Смотреть на грустную троицу было неприятно. Они как будто сговорились. Что-то знали такое, что не могли рассказать остальным. Или остальные что-то не могли в их словах расслышать?
Глеб стоял у начала тропинки. Светик подошла к нему и зашептала, чтобы больше никто не услышал:
– Костю кто-то утащил. Он не мог сам идти.
– Говорят же, мерещится тут многое, – буркнул Глеб и пнул гранитный камень ногой.
– Тебе не кажется, что Костя стал странным?.. – не отставала от брата Светик.
– А тебе не кажется, что тут все странное? – резко оборвал сестру Глеб. – Мы же сюда просто так приехали. Не ведьму искать, не в старый заброшенный дом, где убили десять человек. А в интересное место, где можно хорошо время провести, где берег красивый.
– И что? – не поняла Светик.
– Когда есть причина, все понятно. А когда ее нет?
– Ну бывает же, что причины нет!
– Не бывает. Она всегда есть. Ее надо найти.
Глеб зашел за крест.
– Может, домой? – Светик поежилась. – Ну их, эти тайны. Уже хочется поспать на нормальной кровати и что-нибудь съесть. Тут страшно очень. Я как подумаю, что опять придется ждать ночи, как опять этот туман, эти шорохи. Корова же не померещилась. Она пришла. И звук мы слышали. Зачем нам искать причину? Она здесь есть! Сам сказал – отдыхать приехали. Не надо тайны разгадывать. Кладбище это дурацкое, туман, Белая Женщина. Ну их всех! Поехали в город, хоть в кино сходим. Глеб!
Глеба не было. Пока Светик произносила свой пламенный спич, он ушел. Туда, в деревья. По тропе.
Светик тоже обошла крест. Покосившийся, некрашеное дерево почернело. Две верхние параллельные перекладины прикрывали ажурные скаты крыши. Получался как будто домик. Тут тоже домовой живет?
– Глеб!
Деревья глухо приняли ее крик, на эхо пожадничали.
Тропа заворачивала за елки. Нижние ветки деревьев, сухие и колючие, топорщились, загораживая путь. То ли Глеб учится в цирковом училище – о чем Светик не знает – и умеет огибать препятствия и не напарываться на сучки, то ли…
Второй вариант не придумался, потому что Светик шагнула на тропу, сразу напоролась, сразу поцарапалась, сразу сломала ветку. И дальше уже шла, закрывая лицо руками, телом продираясь через заросли.
– Глеб! – позвала она, застряв.
Не проходил он здесь. Высокий, угловатый – он бы не стал все это обходить. И не ломился он здесь – ветки не сломаны.
Веток вдруг стало много, Светик дернулась, запутываясь окончательно.
– Черт, – прошептала, давая задний ход. В спину сразу что-то уперлось, сильно натянулась футболка.
Заметила краем глаза: светлое, стоит за деревьями.
Прошептала:
– Глеб?
Ветка хлестнула по глазам. Зажмурилась. Сразу почувствовала – кто-то рядом. Попятилась, выбираясь из колючек, оглянулась.
Никого. Но ведь видела – стоял. Точно стоял!
Повернулась идти.
Страх стрельнул в ноги, ударил в живот.
Девчонка. Чуть старше или ровесница. Светлые распущенные волосы. В чем-то сером. Это было неважно. Пронзительные глаза. До одурения. Смотрят.
Улыбнулась. Показалось, что губы сухие, потрескавшиеся. Так бывает от мороза или в мае, когда волнуешься из-за постоянных контрольных, когда витаминов не хватает. Тогда становится больно улыбаться. Кожа на губе при улыбке трескается с колючей острой резью. Боль еще какое-то время сидит в губах, напоминает, заставляет облизывать или трогать пальцем ноющее место.
«Весело с вами!»
Слова ударили в голову, сильно испугав.
Светик отпустила ветку. Острый сучок мазнул по лицу.
Никого не было. Опять. Ни за деревьями, ни на тропе. Только в губах боль осталась.
Бежать!
Развернулась, бросилась обратно. Недалеко ушла. Вот он – просвет. Вот и крест. Обогнуть. И ветки словно разошлись, и деревья расступились. Она вылетела на макушку холма, споткнулась о валун, налетела коленом на острый край.
Зазудело, загудело, заболело. В глазах от боли вспыхнул разноцветный калейдоскоп. Хромая, выбралась на взгорок.
Анка спала. Лежала, подсунув под голову фотоаппарат. Улыбалась.
Костик сидел с дядей Лёкой. Хозяин говорил. Казалось, ему было неважно, что оба собеседника никак не реагируют на его слова.
– И вот как-то иду я, а уже вечерело. И прямо на меня медведь. Здоровый такой! Я стою, он стоит. Смотрит. А потом морду задрал и давай реветь. Ну, я тоже подбородок вверх и ору. Он на задние поднялся, лапы показал. Я тоже руки повыше и громче орать. Мы так минут пять орали, а потом он ушел.
