Ей бы хотелось, чтобы дорога до музыкальной школы никогда не кончалась, а потоки мутной дождевой воды отрезали их от всего остального мира. А они бы все шли и шли, укрывшись ото всех и вся под непроницаемым куполом зонта. Забыв о том, что они не возлюбленные и даже не друзья, о том, что это их самый длинный разговор, и о том, что, когда зонт будет сложен, они снова станут почти что незнакомцами…
Но все, что мы хотим отложить, с издевкой приближается слишком близко. Прямо перед ними из серой пелены выросло мрачноватое старое здание школы. Они остановились перед обветшалой от времени дверью. Матвей сложил зонтик, и Вероника с сожалением отошла от него. Они вместе ступили внутрь.
– Ну… мне уже пора, – сказала Вероника, остановившись перед лестницей и бросив на него неуверенный взгляд. – Спасибо тебе… за зонт.
Она хотела добавить «и за разговор», но вовремя прикусила себе язык.
– Да не за что, – небрежно отмахнулся Матвей и отряхнул зонт. – Ну, до встречи. Я как-нибудь загляну.
Он подмигнул ей и мгновенно умчался вверх по лестнице, словно разом забыв про ее существование. Вероника растерянно посмотрела ему вслед. Он ведь только-только вел с ней сокровенные разговоры, а теперь попрощался так равнодушно, словно они поболтали о приготовлении курицы гриль. Да уж, никогда ей его не понять. Лучше забыть о нем.
И, решительно поправив потемневшие от влаги волосы, Вероника направилась в класс вокала.
* * *
– Что-то ты сегодня не в духе, – проницательно заметила Альбина, отрываясь от стопки нот.
– Да уж, денек выдался тот еще, – не стала скрывать Вероника – Альбина все равно всегда видела ее насквозь.
– Неприятности в школе? Проблемы с родителями? Ах да, наверняка замешан какой-нибудь парень?
– Всё.
– Что «всё»?
– Всё из вышеперечисленного.
Альбина сочувственно посмотрела на нее.
– Да уж, как говорится: «Одна беда идет – другую ведет». Но выше нос, это действует и в обратном направлении.
Альбина никогда не лезла к ученикам с назойливыми расспросами, если они сами не горели желанием делиться своими проблемами, и это выгодно отличало ее от других взрослых.
– Но ведь это не отразится на наших занятиях? – цепко взглянув на Веронику, спросила она.
– Отразится. Я буду петь с бòльшим чувством. Ты же знаешь, я совсем разучилась выражать эмоции по-другому.
Альбина одобрительно улыбнулась. Она всегда говорила: «Гнев, раздражение, радость, боль, эйфория – все это нужно пропустить через себя и позволить вылиться через голос, как сквозь врата рая».
Альбина была ее педагогом, лучшим другом и психологом разом, причем эти личности не совмещались в ней, а просто сменяли друг друга, как будто она переключала режимы. Альбина была еще довольно молода – ей едва исполнилось тридцать три, так что все называли ее просто по имени. Но это не мешало ей вызывать такое непоколебимое уважение, что никто бы не посмел сказать о ней что-то оскорбительное даже в стенах собственного дома. Впрочем, мало у кого появлялось такое желание, потому что Альбина относилась к своим подопечным как к родным и готова была выслушивать все их подростковые жалобы. Она общалась с ними на равных, без тени превосходства, не давая непрошеных советов, ничего не приукрашивая и ничего не смягчая. За это Вероника ее и любила.
Впрочем, все это не мешало Альбине превращаться в глыбу льда во время репетиций, беспощадно заставляя ее по двадцать раз петь одну и ту же песню, пока она не добьется идеального исполнения всех нот. Но поэтому Вероника и была ее лучшей выпускницей и главной надеждой.
– А где все остальные? – Вероника недоуменно оглянулась.
– Я решила, что в этом году буду проводить с тобой регулярные индивидуальные занятия, – Альбина, как по щелчку, переключилась на свой тон «строгий педагог» и посмотрела на нее прищуренными серыми глазами. – Надо полностью сосредоточиться на подготовке к конкурсу, на который мы обе возлагаем большие надежды. Правда, для меня это только повод для гордости за свою ученицу, для тебя же – надежда на будущее. Ты сама прекрасно все понимаешь, так что я не буду зря сотрясать воздух словами и говорить о том, как важны наши репетиции. Надеюсь, это не станет помехой твоим занятиям в школе.
– Разумеется, нет, – не моргнув глазом ответила Вероника. Они обе прекрасно знали, что это неправда.
– Ты так и не решила, какую песню будешь исполнять?
Вероника сокрушенно покачала головой. Ей были по душе многие песни. Но та, которую она исполнит на конкурсе, будет своего рода судьбоносной, поэтому ей хотелось выбрать что-то действительно особенное – то, что затронет ее душу и сердце.
– Ладно. Но не затягивай слишком сильно – нам нужно отточить все до идеала. Я не буду предлагать тебе ничего и тем более выбирать за тебя – это твой выход и твое решение. Просто… прислушайся к тому, чего ты больше всего хочешь, и делай свой выбор исходя из этого, – льдинки в глазах Альбинки возбужденно блеснули. – Эта песня… она должна быть и вызовом, и воззванием, и криком, и мольбой. Ты должна взять в плен их сердца и не оставить им выбора. И тогда главный приз будет наш.
Вероника взволнованно кивнула. По части мотивационных речей у Альбины явно все было в порядке.
Они приступили к репетиции. Все было привычно до мелочей – сначала Вероника выполнила несколько упражнений для расслабления голосовых связок, затем принялась распеваться, вытягивая поочередно все гласные звуки так долго, насколько хватало дыхания. Потом она начала напевать мелодии своих любимых песен, плавно переключаясь с низких нот на более высокие. Когда появилось волнующее ощущение, что ее голос уже готов и только и просится вылиться наружу, они перешли к основной части репетиции.
Вероника с нетерпением ждала этого. Она сказала правду – она давно уже разучилась выражать свои эмоции привычным способом. Все, что она чувствовала, она словно складывала в потаенный сундук, придерживая их там до той поры, пока она не начнет петь и не выразит это собственным голосом. Со временем это вошло в привычку, и она так и стала откладывать все ощущения до репетиции, где сможет сполна их просмаковать. В конце концов ей начало казаться, что в реальной жизни она вообще разучилась испытывать сильные эмоции. Жила, торжествовала и предавалась грусти она только здесь, в стенах этого кабинета, как будто за его границами она не существовала.
Так что сейчас Вероника, как с обрыва, нырнула в звуки исполняемой Альбиной мелодии и вплела ее в собственный голос так, что они стали единым целым. Наконец-то она могла осмыслить и прочувствовать все. В ее душе пронесся настоящий ураган образов: ненавистные, давящие стены школы, строгое и неприятно жалостливое лицо Раисы Аркадьевны, заплаканное лицо мамы, бокал в ее руке, Матвей, его зонт, его лицо, его улыбка…
Сдерживаемые весь день эмоции ураганом прорвались наружу: неприязнь, злость, смятение, страх, раздражение, отвращение, волнение, разочарование… и еще одно будоражащее чувство. И в это последнее она влила всю себя, всю до капли, потому что ей некуда было девать это в реальной жизни. Все это время она любила пылко, волнующе и страстно, как можно любить только издалека, как можно любить только образ. И сегодня этот романтический образ неожиданно принял реальные очертания, воспламеняя ее сердце все сильнее и сильнее, окрыляя и вознося ее вверх. И голос тоже возносился все выше на крыльях вихря взбудораженной души. Здесь ее образ хрупкой светловолосой девочки разлетался вдребезги, внешняя оболочка слетала, обнажая ту Веронику, которой она становилась, когда пела: смелую, чувственную, яркую и неподражаемую звезду, повелительницу, ослепительную богиню…
