Она помогла Сориной спуститься вниз. Села за стол, положила перед собой тетрадь и открыла её на букве «Г». Фамилии Гречишникова там не оказалось. Тогда Мирослава открыла тетрадь на букве «М». И вскоре её глаза наткнулись на имя Максим и фамилию Гречишников. Там было и отчество парня – Константинович. И его адрес. Правда, было неизвестно, живёт ли он по-прежнему в этой квартире, всё-таки прошло немало лет.
На помощь ей, сама того не зная, пришла Евдокия Семёновна.
– Леночка говорила, что родители у Максима археологи, дома они почти не бывали, а года четыре назад они и вовсе перебрались жить в столицу. Так что Максим стал единоличным хозяином большой квартиры. Ещё Лена рассказывала, что он сделал там капитальный ремонт.
– Значит, Гречишников человек не бедный.
– Лена говорила, что с тех пор, как он устроился на работу в одну из крупных фирм, его дела пошли в гору. И по службе его продвигают, и деньги хорошие платят.
– Не стоило, наверное, вашей Лене с таким женихом в пинг-понг играть, – заметила Мирослава.
– Я и сама ей об этом не раз говорила. Да разве ж она меня послушает. Теперь матерей родных дети не слушают. А я кто? Как ни крути, домработница. – Сорина тихо заплакала.
Из кухни тотчас появилась Еловецкая со стаканом воды и каплями валерьянки. А Мирослава тихо попрощалась и ушла.
Глава 22
Здесь же, в подъезде, спустившись вниз всего на одну площадку, Мирослава сделала снимок фотографии Максима Гречишникова и переслала его на телефон Белозерскому.
После этого она позвонила Наполеонову и попросила его ускорить выдачу тела Гульковой, сообщив между делом, что Сорина сегодня прилетела самолётом.
Всё понявший Наполеонов спросил её:
– Ты говорила с ней?
– Да.
– И что?
– Да ничего, – слегка слукавила Мирослава, – ты сам говорил, что её в момент убийства Гульковой в городе не было.
– Говорить-то я говорил, – проворчал Наполеонов, – да только много ты меня слушаешь, – и отключился. Сорину он решил допросить после похорон.
Ему хотелось расспросить Мирославу о том, не пришли ли ей в голову какие-либо новые идеи, но в конце концов решил сохранить независимость и продолжить расследование дела самостоятельно. После того как адвокатом Тимьянова стал Ян Белозерский, Наполеонов почувствовал, что его поначалу такая устойчивая теория начинает шататься и вот-вот рухнет. Но он, как ни старался, не видел нового кандидата на роль подозреваемого.
Мирослава, выйдя из подъезда, подставила лицо свежему весеннему ветру и подумала о том, что ей ради разнообразия стоит иногда появляться дома, и она поехала за город.
Дома было хорошо: выбравшись из салона автомобиля, она заметила, что начали распускаться пионы. «Всё-таки всё прекрасное, что мы имеем в жизни, нам дарит природа. И любые потуги человека ничто по сравнению с её щедростью».
– Вы сегодня никуда больше не уедете? – спросил Морис, когда она вошла на кухню, налила себе в стакан минеральной воды из Ундеровского источника и стала пить её маленькими глоточками.
– Никуда, – ответила она, – если, конечно, здесь меня накормят.
– Вы прямо как Чеширский Кот, – улыбнулся Морис.
– А что там с этим котом?
– Ничего особенного. Просто он, как и вы, говорил, что его необязательно понимать, зато обязательно любить и кормить вовремя.
Мирослава рассмеялась:
– В отличие от Чеширского Кота, мне всё-таки требуется понимание близких людей хотя бы время от времени.
Уже начало смеркаться, когда позвонил Ян Белозёрский.
– Янушка! – обрадовалась Мирослава. – Здравствуй!
– Здравствуй! Ты, Слава, так радуешься мне, что у меня мороз по коже, – пошутил он.
– Не бойся, я тебя не трону, – пообещала она вкрадчивым голосом.
– Раз ты такая добрая, слушай. Показал я снимок Эрнесту Тимьянову. Он подтвердил твоё предположение. Именно этого молодого человека застал мой подзащитный, когда пришёл к Гульковой.
– Какое он произвёл на него впечатление?
– Никакого. Вернее, не успел произвести. Гулькова сразу же выпроводила этого парня. Тимьянов только заметил, что он смотрел на него глазами, полными ревности и плохо скрываемой обиды.
– Это уже кое-что. Есть какие-то новые сведения от подзащитного?
– Из него всё приходилось тащить клещами, – пожаловался Белозерский. – Меня нисколько не удивляет, что он ничего не рассказал следователю.
– Тимьянов сказал тебе, что в подъезде он налетел на уборщицу?
– Да. Но вообще-то он налетел при бегстве из квартиры Гульковой на двух человек.
– На двух? – удивилась Мирослава. Насколько она помнила, Шура не упоминал ни о каком втором свидетеле. – Кто же был вторым человеком?
– Девушка.
– Какая девушка?
– Эрнест сказал, что не запомнил её. Она испуганно отскочила, когда он вышел из подъезда. Вернее, вынесся из него, но успел затормозить и замедлиться.
– То есть она собиралась войти в подъезд?
– Судя по всему, да.
– Вошла?
– Он не видел.
– Хоть что-то во внешности девушки запомнилось ему?
– Сказал, что она была высокой.
– Насколько высокой?
– Выше его жены.
Мирослава вздохнула и спросила:
– Полная, худая?
– Ему показалось, что она была стройной.
– Блондинка? Брюнетка?
– Она была в платке.
– В мае?
– Скорее всего, в лёгкой косынке.
– Странно.
– Это потому, что ты не носишь платки. А многие женщины защищают голову от солнца.
– Ванда носит платки?
– Нет! Не переходи на личности! – рассерженно проговорил адвокат.
«Ох уж эта шляхетская гордость», – с иронией подумала она про себя. А вслух сказала:
– Извини.
– Ладно, проехали. Ты меня тоже извини. Я что-то сегодня взвинченный. Ванда носит шляпы.
– Думаю, что они ей очень идут.
– Ещё бы! К твоему сведению, моя жена всегда носит только то, что ей идёт. А не носится по городу в джинсах и кроссовках круглый год.
– Не переходи на личности, – рассмеялась Мирослава. – И потом, где ты видел меня в одних джинсах и кроссовках в холодное время года?
– Разве я сказал, что имел в виду именно тебя? – невинно поинтересовался он.
– По крайней мере, мне так показалось.
