Несмотря на эту пятиминутную слабость, Калабин от своей затеи, от идеи создать мыслящую программу, не отказался.
«Я все равно сделаю это, — твердо решил он, — для кайфа ли или для чего еще… По меньшей мере, погрузившись с головой в исследования, я смогу не думать обо всей этой вселенской боли! Вот так вот! Блямсь!»
С тех пор Петр Леонидович все свои силы бросил на реализацию задуманного. Из института ушел, многочисленную команду распустил, отказался от всех новых грантов и предложений. Совместно нажитое с супругой имущество было продано, а сам он переехал в свой ангар-лабораторию на задворках Калужской области.
В этом ангаре Петр Леонидович реализовал немалое число блестящих проектов. В былые времена у него работали до сорока помощников и ассистентов. Регулярно приезжала пресса, чиновники от науки. Это был настоящий «муравейник научной мысли».
Несколько лет назад этот ангар-мастерскую с подключенными коммуникациями, рабочими местами и даже компьютерами ему предоставила калужская администрация, дабы он таким образом притягивал в регион новые кадры и финансовые потоки. Арендная ставка была нулевой, имущественные налоги крохотные; только коммунальные платежи.
Оказалось, что расчет региональных властей был верным. За несколько лет Петр Леонидович — звезда и надежда российской науки — многократно окупил их вложения. Сотрудники Калабина приезжали и уезжали, останавливались в окрестных городках и селах, а потом на всю страну разносили вести о «чудесной калабинской лаборатории» и Калужской области. Они соглашались жить в глубинке, лишь бы только работать с Калабиным. Петру Леонидовичу же было удобно, что в отрыве от своих домов и друзей люди полностью отдаются проекту.
Теперь этот «дворец науки» покинули все, кроме его императора. Свет в нем словно потускнел, мрак окутал приборы и рабочие места лаборантов. Тишина уплотнила воздух и населила ангар невидимыми призраками.
Так могло показаться любому постороннему человеку; любому, кроме самого Петра Леонидовича, правителя заброшенной лаборатории мысли.
Со дня посещения Айгуль Калабин работал как заведенный. Давно, очень давно он не был так жив и полон сил, как теперь.
Однако, несмотря на наличие концептуальной схемы, работа по воплощению его задумки продвигалась с великим трудом.
Чтобы программа могла обучаться, ей нужно было дать возможность накопления сенсорного опыта. Люди получают его через уши, глаза, нос, прикосновения, а программа, по задумке Калабина, должна была накопить его через микрофон, камеры и набор простейших газоанализаторов.
Уйму времени потратил Петр Леонидович на написание «генетической» программы, которая бы увязывала поступающие с этих «рецепторов» сигналы с работой псевдо-нейронной сети программы. Надо ли говорить, что не меньшее время ушло у него на создание первичной сети псевдо-нейронов, из которой, если все сложится успешно, должен был вырасти сложный клубок связей наподобие человеческого мозга.
Несколько проще оказалось запрограммировать функцию памяти и установить средства обратной связи. В качестве последних для своего детища Калабин установил среднечастотный динамик и механическую руку, которая использовалась для простейших боеробов. И снова потребовалась доработка «генетической» программы, создающей обусловленность работы программы, руки и динамика.
Сердцем же программы стал модуль «удовольствий и страданий». Калабину не удалось придумать самостоятельный механизм «программных удовольствий» и потому он довольствовался только уровнем страданий. В качестве поощрения «генетическая» программа снижала для «дочерней» программы уровень электрических шумов, а в качестве наказания — повышала его, распространяя на все большее число задействованных микрочипов.
Не забыл Петр Леонидович и заветы Азимова, романы которого были столь любимы им в детстве: «дочерняя» программа не может убивать людей и должна следовать его, Петра Леонидовича, указаниям. Все это было аккуратно заложено в «генетическую» программу, зашифровано мощным кодом и суровым «болевым» барьером.
Оба указанные «закона» были обречены до некоторого момента спать — до тех пор, пока категории «людей», «убийства», «указаний» и «Петра Леонидовича» не будут программой усвоены. Движущим приводом исполнения законов стала та же система поощрений и наказаний. От прямого подчинения Калабин положил отказаться, так как для мыслящей программы такое вмешательство будет «совершенно необъяснимым» и, еще чего, может в итоге вызвать системный сбой.
Петр Леонидович вполне отдавал себе отчет, что созданный им образец «генетической» программы далек от совершенства. Образно выражаясь, «заплаток», «лоскутов» и «костылей» было в нем слишком много, что не позволяло надеяться на прочность конечного продукта.
Более же всего Калабина беспокоило то, что «генетическая» программа учитывала лишь один генератор внешнего удовольствия — поглаживание небольшого сенсорного участка на корпусе с микрочипами. Крайне бедно в сравнении с человеческим организмом.
Успокаивал он себя лишь тем, что это только первый прототип, на основе которого он уже сделает более совершенный и «генетически разнообразный» экземпляр.
Так как Петр Леонидович все больше говорил о будущей программе как о мыслящем субъекте, возникла и потребность в имени. Профессору сразу же вспомнилась Айгуль, но глядя на убогий вид «робота», он не решился дать ему это имя.
— Лилит, — сказал Петр Леонидович, питавший некоторую слабость к мифологии.
Тело первой Лилит действительно было очень примитивным: прямоугольный металлический корпус и механическая рука. Уже ради декорации и собственной прихоти Калабин приклеил на крышку корпуса позаимствованную у женского манекена голову и надел на нее маску.
— Все же Лилит была женщиной, — сказал он себе в оправдание, немало устыдившись этого «приукрашивания».
…Первые включения Лилит не увенчались успехом. Снова и снова Петру Леонидовичу пришлось совершенствовать и поправлять «генетическую» программу, прежде чем Лилит наконец активировалась.
Когда она «ожила», Петр Леонидович был на седьмом небе от счастья. В ответ на мелькание перед камерой ее единственная рука начинала дергаться, а из динамика следовали нечленораздельные звуки, напоминающие шипение радиоприемников ХХ-го века. Щелчок по зоне наказаний вызывал судороги механической руки, а поглаживание зоны поощрений их прекращало.
— Да, да, моя маленькая Лилит! — возбужденно шептал Калабин (именно шептал, чтобы ненароком не дать ей избыточной информации). — Мы еще сделаем из тебя человека!
— Посмотри, Лилит, — говорил он, — это — папа, твой лучший и единственный друг. Черт! — опять шептал он. — Это все еще слишком сложно!
— Круг! — Петр Леонидович начертил на электронной бумаге круг и показал его камерам Лилит. — Круг, — в этот раз он показал круг поменьше. — Большой круг. Маленький круг. Покажи маленький круг! Мать! — опять зашептал Калабин, — она же еще не чувствует свою руку…
