– Неси, Степаныч, стаканы, – в ожидании застолья потерла руки женщина. – Я за водой спущусь, а ты, Людмила, разложи красиво колбасу и сыр – у тебя это лучше выйдет. Колька еще сома копченого припер – глянь, что с ним сделать.
Степаныч вышел, Маня в цветок вылила из чайника прежнюю воду. Мила достала продукты и развернула рыбу. Внезапно ее бросило в дрожь. В глазах потемнело, пот покатился градом, стало нечем дышать. Она едва добежала до окна и дрожащими руками распахнула обе створки разом. Жадно глотнув свежего воздуха, прислонилась к косяку. Маня подошла, усадила ее на стул и протянула стакан. Девушка взахлеб выпила всю воду.
– Будешь рожать? – спросила Маня, сев напротив.
– Не может быть! – ужаснулась Мила, вздрогнув от предположения.
– Ты, голуба моя, на сносях, – усмехнулась напарница. – Нешто для тебя секрет?
Мила побледнела и стала заваливаться. Маня прислонила ее к стене и пошлепала по щекам. Художница очнулась.
– Отдышись и продержись! – приказным тоном распорядилась женщина. – Другим раньше срока знать не положено, – она набросила на плечи Милы шаль. – Месяца три?
– Не знаю.
– Посчитай. И побыстрее. А то поздно будет Матрену искать.
– Какую Матрену, зачем?
– Ятровку мою, – нетерпеливо пояснила Маня, – жену брата. Повитуха она. Хошь – роды примет, хошь – дите вытравит.
Мила испуганно сжала руками голову.
– Не сейчас, потом.
– Само не рассосется. Потом никто уж не возьмется. От Сашки что ли?
– Что вы! Нет! – отвела глаза Мила.
– Был бы кто другой, бабы бы давно уже лясы точили. А этого кавалера никто и в расчет не брал, – как отрезала Маня. – Шустрый пацан. Весь в мамашку. Да, ты не боись, – обняла она девушку, – я язык за зубами держать умею – ты мне не чужая…
– Спасибо, – Мила покраснела и закрыла лицо руками.
– Думаю, девка, ты знала, что делала. Чем век одной мыкаться, может, и впрямь сливки надо успеть снять. Только зря ты это с Шуркой затеяла – больно уж мамаша у него бойкая. Только и на нее управа найдется, – пообещала она.
– Спасибо вам, Марья Тарасовна.
– Рано меня жаловать. Думай, как жить дальше. Решишь дите травить, Матрена подсобит и никому не сболтнет. А можно и родить – годков тебе, чай, не шашнадцать. Очереди из женихов, как я гляжу, не предвидится. Потом может и не срастись.
– Нельзя мне, тетя Маня, рожать – мать из дома вышвырнет. А здесь стыдно – заплюют. Как дальше жить с таким пятном?
– Было бы о чем печалиться! Живи, как живешь – тут каждая вторая с грешком да с душком, и ничего – не скуксились. И глаза пока никто не выколол, – женщина шумно выдохнула. – Помелют чуток языками и за другую возьмутся. А дите тем часом вырастет тебе на радость да мамке твоей на старость, – она смахнула непрошеную слезу и села на подоконник. – Что толку, что я бабьего трезвона испужалась? Таперича жалею. Рос бы сынок. Или дочка, – призналась Маня. – А у тебя пацаненок будет.
– Почему?
– По кочану, – она встала и закрыла окно. – Про Матрену подумай и с абортом не тяни. А сейчас, девонька, давай-ка накрывать на стол – вон Колька со Светкой идут, – она стала резать рыбу и негромко добавила: – Решишь рожать – не прогоню. Чем смогу, подсоблю – прокормим твоего пацаненка – зарабатываю я неплохо, да и государство, пока ты молодой специалист, мне еще два года за твой постой приплачивать будет. На дровах и свете тоже сэкономим – для тебя же они эти годы дармовые. Вместе не пропадем, а разговоров не бойся: рот я кому хошь заткну – научилась.
Мила расплакалась. Хозяйка вытерла ей слезы и вручила сыр.
– Режь и больше улыбайся, вон уже Степаныч за дверью басит.
– Спасибо.
– Что ты все заладила «спасибо», да «спасибо». Ты же мне, дуреха, как дочь.
Следом за бабьим летом пришла поздняя осень. Живот Милы стал заметен, но Маня быстро состряпала сказочку про то, что жиличку обрюхатили в отпуске – поди, разберись, так ли это. Местные молодухи быстро перестали чесать языками: коли их мужья не при деле, нечего волноваться и перемывать приезжей косточки. По вечерам Маня и Мила готовили ребенку приданое.
Субботний день отметился грозой. В это время года она была редкостью, и Маня напряглась – примета не из лучших. Дождь зарядил с самого утра. Она насушила дров и растопила печь. Тепло побежало по дому быстроногой кошкой. Мила пересела ближе к печке и, уколовшись иглой, отложила чепчик в сторону. «Обработай место укола», – хозяйка принесла и поставила перед ней склянку с перекисью водорода. В дверь настойчиво постучали. Женщины переглянулись. Щеки Милы запылали – а вдруг это Саша? Маня покачала головой:
– Матрена. Больше некому.
Она направилась к двери и на полпути столкнулась с нежданной гостьей. Без приглашения в комнату стремительно вошла стройная моложавая женщина лет сорока, одетая модно и со вкусом. Она осмотрелась и властным голосом потребовала:
– Погуляй-ка пока, Маня.
Та недовольно хмыкнула, подбоченилась и танком пошла на вошедшую.
– А ты мне, Галя, не указ! – она потрясла перед носом блондинки ухватом. – Не забывайся: ты не в своем райкоме, а в моем доме. Так что глазами своими бесстыжими не сверкай. Я тебя и раньше не боялась, а нынче и вовсе – тьфу, – для убедительности она плюнула и растерла.
Гостья растерянно попятилась к выходу. В печке что-то зашипело, Маня вернулась и с усердием достала чугунок.
– Коли дело есть, садись, – она высыпала картошку на тарелку и поставила ее на стол, – а нету – катись восвояси.
– А ты, Маня, меня при чужих-то не срамоти, – сменила тон дама и расстегнула элегантное пальто. – Обувку снимать или так пустишь?
– Пущу, – махнула рукой Маня, выставляя на стол бутылку самогона и миску с солеными огурцами. – Проходь, Галя, сядай, давай выпьем с тобой на радостях, – она принесла из печи сковороду с яичницей, нарезала хлеба и сала.
Гостья села за дальний край стола. Хозяйка ловким движением послала ей тарелку, вилку и стопку, которые замерли аккурат напротив рук Галины. Та только подняла брови от удивления. Маня подмигнула ей, откупорила бутылку и вдохнула терпкий аромат.
– Выпьем, подружка моя закадычная, за то, что не я, а ты порог моего дома первой переступила, – Маня ловко наполнила рюмки по самые края. – Думала, и не свидимся.
– Так живем, вроде, в одном городе, – усмехнулась гостья.
Сидя напротив Милы, она сверлила ее придирчивым взглядом. Растерянная девушка опустила глаза и встала:
– Марья Тарасовна, я лучше пойду к себе.
Блондинка ревниво посмотрела на ее округлившийся живот и хотела что-то сказать, но хозяйка ее опередила:
– Нет, Мила, останься, детка, с нами. Не ко мне, беспартийной тетке, высокое райкомовское начальство пожаловало. Дом этот Галина Адамовна, как черт ладана, восемнадцать годочков стороной обходила. Потому как нареченного жениха своей лучшей подруги, Мани Ковальчук, пока та была в больнице, самым бессовестным образом, то есть обманом и водкой, в постель затянула и быстрехонько от него забрюхатела. А потом стала строчить грозные письма в райком, что тот жениться не желает. И затащила хлопца в ЗАГС.
