Этот поезд сделал всего шесть коротких остановок, и в девять вечера мы прибыли в Москву, где вместо +7°C было -7°C.
Мика Погосян пригласил меня пожить у него в квартире, пока Виктор Иванович Кирюхин не объявит результаты сборов, и его предложение пришлось как нельзя кстати, потому что я не знал, как долго придется снимать жилье.
Мы все надеялись, что уже завтра все станет известно. Выходной и отсыпной нам, слава богу, не полагались.
Только проснувшись по будильнику, я понял, как здорово, что я не один в квартире. Неизвестность нависла гильотиной, не позволяя думать ни о чем другом, кроме как о результатах сборов. Я проверил сообщения в личном профиле. Одно было от Маши-Ани, девушка интересовалась, как я доехал и все ли хорошо. Я ответил, что сегодня будет решаться моя судьба и попросил держать за меня кулаки на удачу.
Второе… Точнее второе, третье и четвертое написала Арина. Чего ее так прорвало? Три дня вообще молчала, а теперь?.. Напилась, что ли — самое первое сообщение отправлено в два ночи.
«Привет, мой хороший! Спишь?»
Что-то на нее не похоже, никогда она меня так не называла. Точно напилась. Второе письмо утвердило меня в этом предположении.
«Жутко скучаю по тебе. Приезжай скорее, — три поцелуя, — почему не отвечаешь? Спишь?»
Действительно, почему не отвечаю в три ночи?
Последнее письмо прибыло в шесть утра: «Давай встретимся сегодня в 18.00 у Мавзолея».
«Не знаю, получится ли, — ответил я. — Вечером спишемся, решим».
Набирать Арину я не стал, уж слишком подозрительна ее настойчивость. Не исключено, что кто-то, та же Лиза, вытащил ее телефон и так шутит. Я решил, что первым делом самолеты, и отправился на кухню, где гремел посудой Погосян, раскладывал по подносу бутерброды с красной и черной икрой.
Зверского аппетита как не бывало, икра в горло не лезла.
Я и раньше предполагал, что семья Мики не бедствует. Но судя по тому, что он ел икру ложками и жил в двухкомнатной квартире, похожей на дворец, родители его — не просто состоятельные, а далеко не последние люди в Армении.
И несмотря на то, что его тыл прикрыт, Мика нервничал так, что аж посинел.
— Отец говорит: поступи в Бауманку, большой человек будешь. А я не хочу, — делился он, допивая свой кофе. — Неинтересно. Того не скажи, сего не скажи. Футбол — интересно. — Мика глубоко прерывисто вздохнул.
— И что ты будешь делать, если…
— Не знаю. Буду искать другую команду. Бросать не намерен. — Он вскинул подбородок. — Работать весь день в пиджаке и с удавкой на шее? Тьфу. Тоска. Старый буду — тогда и надену пиджак. А сам что думаешь?
Я пожал плечами. Результат может быть каким угодно — бессмысленно гадать, потому я озвучил самый благоприятный и логичный:
— Мы отлично себя проявили. На месте Кири я изыскал бы средства для содержания нашей команды и интеграции в игровой процесс. А дальше уже смотрел бы, кто проявляет себя хуже всех, и отсеивал бы.
— Да, так правильно, — кивнул Мика и сказал: — Знаешь, мне будет грустно, если тебя исключат.
— Мне в принципе обидно будет за всех, потому что каждый достоин остаться. — Я ополоснул свою чашку и поставил в сушилку. — Выдвигаемся?
— С богом! — Погосян снова перекрестился.
Когда нервничал, он становился чуть больше армянином, чем всегда: в нем просыпался верующий, а потом прорезался акцент.
— Иди, Погосян, в попы, — предложил я и тотчас отказался от своей идеи. — Хотя нет, туда Поласкунам нельзя, там целомудрие и все такое.
— Сам ты… иди, — откликнулся Мика беззлобно.
Из теплого подъезда мы вышли на улицу. Будто карауля нас, повалил снег, и мы рванули к метро, благо было недалеко.
С остальными игроками «Балласта» условились в полвосьмого встретиться в ресторане «Гол», где я обедал, когда опоздал к Лизе. Это заведение напоминало современный паб, вдоль стен висели портреты знаменитых футболистов, на постаментах стояли имитации кубков, а люстры были исполнены в виде мячей.
На месте уже были ветераны полным составом и Клык, сублимирующий нервозность и щелкающий кнопками телефона.
— Хватит уже клопов давить, — проворчал Колесо. — Бесишь.
Клык посмотрел на него отстраненно и промолчал.
— Они что, хотят нас поставить против команды высшей лиги? — занервничал Микроб.
— Даже если так, это не худший вариант, — ответил Матвеич. — Но раз сразу не выгнали, значит, есть надежда.
Дрозд предположил:
— Зуб даю, оставят мелких: Нерушимого, Погосяна и Клыкова. Может, Микроба и этих двоих, — он кивнул на Жеку и Игната. — Нас — точно нет.
Столько горечи было в его голосе, что на душе кошки заскребли.
— Вы были не хуже. Матвеич и ты — вообще красавцы, — ободрил их я и толкнул коротенькую воодушевляющую речь: — Люди стали жить дольше, а советская медицина творит чудеса! Тридцать-сорок лет — самый пик формы. Потому посмотрите, сколько толковых футболистов, кому за тридцать! Да еще и опыт…
— Сын ошибок трудных, — проворчал Нюк, глянул на вход.
У двери стояли Жека, Игнат и Микроб и жестами приглашали на выход.
— Или дочь, — улыбнулся я и продолжил: — В общем, старение отодвинулось, и только полный дебил отказывается это замечать. А опыт — бесценен. Иначе как получается: только вырастил футболиста и всему научил — а ему тридцать пять. Глупо разбрасываться ценным ресурсом.
— Скорее дряхлый Киря оставит нас из солидарности, — сказал Гребко, самый наш возрастной, которому было аж сорок лет. — И то не всех. Всех оставлять — так мы песком ему поле засыплем.
— Пойдем, — сказал Матвеич, поднимаясь и надевая куртку. — Чего гадать-то?
Мы расплатились и отправились на стадион «Динамо», где состоялась моя памятная встреча с Марокко. И почему-то я счел добрым знаком, что нас позвали на стадион, а не туда, где проходили тренировки дубля — в одноименный спорткомплекс.
В раздевалке было людно, стоял настоявшийся запах разгоряченных тел, напряжение висело в воздухе. Все волком смотрели на всех, потому что с минуты на минуту решится наша судьба: кого-то — в обойму, кого-то — на плаху.
Или мне показалось, или основной вратарь Кониченко ненавидел меня особенно рьяно. А это значит, что я сумел себя проявить, и меня воспринимают всерьез. Киря не мог этого не заметить.
Один за другим футболисты покидали раздевалку и, как велел Киря еще вчера в поезде, направлялись на футбольное поле. Вряд ли мы будем там играть. Вероятно, Кирюхин решил собрать нас в таком месте, дабы мы прикоснулись к торжественности момента и почувствовали себя частью великого.
«Балласт» отправился на поле полным составом и держался в стороне. И запасные, и основные игроки шарахались от нас, как от зачумленных.
