Чётко отбив положенные три шага, я вскинул руку к пилотке и доложился.
– Туманов, Туманов… – явно припоминая, пробормотал генерал. – Это не тебя перед войной чуть под суд не отдали?
– Меня. Был незаконный товарищеский суд, товарищ генерал, понизили в звании по приказу командира дивизии.
– Кем был?
– Интендантом отдельного зенитного дивизиона. Техник-интендант второго ранга. Меньше месяца как форму надел. Понизили до батарейного старшины.
– Напомни, за что?
– Не выполнил приказ командования. Наплевал на него и эвакуировал свою семью в тыл до начала войны. За это был подвергнут критике и наказанию.
– И сейчас наплевать?
– Ещё как, товарищ генерал.
– Вернитесь в строй.
Я вернулся в строй. Генерал поблагодарил батарею за победу, после него взяли слово по очереди два политработника. Командование дивизиона также произнесло речь, но уже без того пафоса, что слышался в речи политработников корпусного уровня.
Наконец кортеж укатил. Хромцев распустил строй и, подозвав меня, сообщил:
– Комкор приказал написать на тебя наградной, он подпишет.
– Это ваши дела, – ответил я улыбаясь.
В возможность получения этой награды я не верил от слова совсем: скоро начнётся отступление и окружение, всё это затеряется, но комбат – парень хороший, пусть порадуется. То, что не получу, точно говорю: монетку кидал – три раза не угадал.
Я вернулся к своим делам, выдав задание бойцам, и начал писать рапорты для Борисова – что необходимо батарее и личному составу. Думаете, это всё? Вскоре моё внимание привлекли криком: на километровой высоте в сторону своих летели две пары немецких истребителей. Бить по ним из тяжёлых орудий смысла нет, слишком скоростная и небольшая цель, а вот из пулемёта можно.
Я тут же влетел в кузов и стал прицеливаться с помощью земляного голема: перед глазами как будто прицельная рамка с траекторией полёта пуль по направлению ствола. Так и начал по-тихому садить. Сбил одного, он упал в районе рощи, где располагался штаб дивизиона. Ещё один задымил, остальные со снижением ушли.
Я был немного оглушён выстрелами, но расслышал, как стоявший рядом Хромцев вдруг сказал:
– Любопытно, как ты из нашего орудия сможешь стрелять?
– Надо бы проверить, – усмехнулся я, покидая кузов.
– Вот завтра и проверим.
Старлей направился в землянку писать рапорт по сегодняшнему дню, да и наградной. (Да, у нас две землянки – штабная и большая для батарейцев, – а ещё и противовоздушные щели вырыты.) А я, убедившись, что у моих всё в порядке, скомандовал отбой (уже стемнело) и вскоре сам уже спал.
На следующее утро завтрак мои бойцы принесли в термосах от дивизионной кухни: кухня есть – положено выдавать. Борисов морщился, но выдавал: это его обязанность. Личный состав нашей батареи сразу моськи кривить начал: разница между дивизионной кухней и тем, что готовил я, как небо и земля. Кто-то назвал пищу, что готовили на кухне, рыгаловкой, и как прилипло.
А Хромцев серьёзно решил меня проверить на их основном орудии, да мы не успели: появились шесть «мессеров» – тремя парами работали по дороге, приближаясь к нам. Я быстро оказался в кузове полуторки и при множестве свидетелей сбил двоих, остальные ушли зигзагами, форсируя двигатели, отчего те начали дымить.
Поблизости оказались военные корреспонденты, которые всё видели: они как раз к нам в батарею и ехали, написать боевой листок о вчерашних событиях, а тут такое. Меня сняли на фотокамеру в кузове грузовика: положа руку на ствол ДШК, я, улыбаясь, смотрел в объектив. Потом меня запечатлели на фоне фюзеляжа и хвоста с крестами сбитого «мессера». В заметке сообщалось, что за один день я сбил четыре истребителя противника, что очень непросто, а на второй день, утром – уже два, при множестве свидетелей. Поговорив со мной, корреспонденты уехали, пообещав, что уже сегодня наша корпусная газета выпустит заметку обо мне. Повеселили, конечно, ну да ладно, у меня работа.
Ближе к обеду над нами должна была пройти довольно крупная группа немецких бомбардировщиков, штук тридцать. Похоже, на Минск шли, на высоте пяти километров. Наблюдатели их сразу засекли, издали заметили, так что я сразу встал у орудий. Решили так: парни заряжают, я прицеливаюсь, орудие стреляет.
Метрах в двадцати я активировал появление головы голема: там чуть-чуть приподнялась земляная кочка, обросшая травой (классная маскировка), и я теперь имел режим прицеливания. Взрыватели на снарядах установили на нужную высоту, и я с помощью прицеливания выпустил первые снаряды: мне нужно знать баллистику каждого орудия, ведь у каждого свой износ. Одного выстрела из каждого орудия мне вполне хватило, чтобы разобраться.
Немцам не понравились неприятно близкие разрывы, хотя накрытий не было. Я же пробежался и установил прицелы по пути следования ведущего этой группы, и парни готовились выстрелить. Я поднял руки, и когда ведущий подлетал к месту, где должны разорваться снаряды, резко их опустил. Все три орудия залпом выпустили снаряды.
Я наблюдал, как летели снаряды и как двигался ведущий, пока все они не сошлись в одном месте. От двух близких разрывов ведущему оторвало хвост, третий снаряд разорвался чуть выше. Чёрт, какой это кайф, когда вот так удаётся сбить противника!
Парни уже готовились заряжать снова. Я отошёл в сторону, оставив командовать Хромцева, и внезапно обнаружил командира нашего механизированного корпуса, стоявшего метрах в пяти от меня и с интересом наблюдавшего за происходящим. Немец падал, горя, его смог покинуть только один лётчик: купол был один.
Однако рассеять группу мы не смогли, она перестроилась и так и двигалась дальше, не обращая внимания на редкие разрывы шрапнельных снарядов вокруг.
А вечером действительно вышла наша армейская газета с обеими моими фотографиями. А я ведь не верил, что этой статье дадут ход: ну не пишут в таких газетах о людях вроде меня. Нахожусь на поруках, лишён комсомольского билета, понижен в звании. Однако нет, написали.
Председатель комсомольской ячейки в нашей батарее в тот же день нашёл меня и протянул мне мой комсомольский билет, сказав всего одно слово:
– Достоин.
– Нет, не достоин, – отвёл я его руку своей. – Нет во мне такого чувства, что я достоин.
Тут я, конечно, иронизировал, но председатель, похоже, не понял. Нет, со мной такие игры – то забрали, то вернули – не пройдут. Да он мне в действительности и не нужен. И возвращать мне его вот так, по-тихому, не стоит: забрали-то всеобщим голосованием, и хоть бы один подошёл и извинился. Так что пусть этот билет сунут себе… В общем, именно туда.
Председатель потоптался и ушёл, убирая билет в карман.
А ситуация на сегодняшний день, двадцать третье июня, становилась уже крайне тяжёлой: глубокие прорывы немецких клиньев в глубину советских территорий, небольшие окружения… Нашу танковую дивизию уже раздёргали в разные стороны, купируя такие прорывы. Чую, скоро и нашу батарею бросят против танков, всё к этому шло. Это если город оборонять будут, а то ведь, помнится, бежали все войска отсюда, не было тут обороны, рухнула она.
