Нелепо думать, что она может воспользоваться теми
преимуществами, которые дает ей профессия, но К. настаивает, что у Ортанс
именно это на уме. Нет смысла себя обманывать, дедушка сильно изменился за
время болезни.
Он стал капризным, по-детски раздражительным и, несмотря на
свою слабость, одержимым похотью.
Наверное, в свое время он был не промах по женской части. По
крайней мере, об этом свидетельствуют семейные предания. Боже всемогущий!
Неужели в последнюю минуту Ортанс удастся поймать дедушку на крючок и заставить
его переделать завещание?
Мне не хочется думать об этом. Еще меньше хочется писать об
этом, но я решил быть откровенным в дневнике… Глупо отрицать, что слова К. не
встревожили меня».
На следующий день краткая загадочная запись:
«К. позвала меня к себе. Я наотрез отказался обсуждать то,
что пришло ей в голову».
На другой день:
«Возможно, К. права, но я не могу принять в этом участие».
Следующая запись:
«Когда К. вошла в комнату, дедушка целовал Ортанс, сидевшую
на краю его постели. К. вне себя от ярости. Она убедила меня присоединиться к
задуманному ею плану».
На другой день лаконичная запись:
«Дедушка умер в девять тридцать утра».
Следующий листок оставался пустым.
Затем несколько строк:
«Постоянно звонит телефон. Я знаю, что это К., и не подхожу.
Я не могу смириться с некоторыми фактами — пока, во всяком случае».
Запись на следующий день:
«Похороны. Никогда не забуду чувства, охватившие меня, когда
я стоял у гроба и смотрел на восковое, застывшее лицо дедушки. Что подумали бы
присутствующие, если бы смогли увидеть, что происходит в наших душах. К.
выглядела преданной внучкой, погруженной в горе, но усилием воли заставляющей
себя держаться.
Насколько обманчива внешность женщин!»
На другой день:
«Как дорого бы я дал, чтобы стереть из памяти лицо лежащего
в гробу дедушки! Несколько лет назад, до того как он так сильно сдал, мне
казалось, что его голубые глаза видят человека насквозь. Он был точен и строг в
своих суждениях о людях. Даже после смерти его лицо продолжало внушать мне
ужас. Меня преследует странное чувство, что он не ушел от нас. Ночью я сплю не
больше двух-трех часов и просыпаюсь в холодном поту. Мне кажется, дедушка
склоняется над моей кроватью и смотрит на меня».
Запись на следующий день:
«Сегодня вскрыто завещание. Оно оказалось таким, как мы
думали. Ортанс не упомянута в завещании. Она, конечно, не присутствовала при
чтении, но, вероятно, нашла предлог и справилась у адвоката, не оставил ли ей
дедушка чего-нибудь… Но у нее не было времени запустить свои когти в дедушку.
Теперь я понимаю, насколько точна была в оценке положения К.».
Следующие страницы дневника свидетельствовали о постепенном
изменении, происходившем с Джорджем Кэдоттом. Одна запись гласила:
«Теперь я знаю, только искреннее раскаяние приносит
успокоение мятущейся душе. Приятно чувствовать, что ты направил на путь
истинный заблудшую душу.
Я независим в финансовом отношении и собираюсь посвятить мою
жизнь искуплению».
Дальнейшие записи удостоверяли постепенное превращение Джорджа
Кэдотта в психически больного.
Последняя запись гласила:
«Лоис сказала, что хочет развестись. Это конец».
Самолет приземлился в Рино. Сунув ключи Кэдотта в карман, а
бумаги в портфель, я поехал в «Риверсайд-отель» и сдал дежурному на хранение
портфель, а полученную квитанцию заложил за кожаную подкладку шляпы. Потом я
вернулся в аэропорт. До моего обратного самолета оставалось несколько минут, и
я позвонил Берте Кул.
— Что это тебя занесло в Рино? — спросила она.
— Прячусь, — ответил я.
— Ну так можешь вылезать на свет Божий, — возвестила она. —
Скоро у тебя будут гости.
— Кто?
— Фишеры.
— Где?
— В Сан-Франциско. А ты где думал?
— Что-то случилось?
— Случилось все, что только могло случиться.
— Я пыталась дозвониться тебе в отель. Минерва получила
письмо от того психа из Сан-Франциско и учинила Баркли допрос с пристрастием.
Он, конечно, раскололся и, треща суставами, рассказал ей все. Они собираются
лететь в Сан-Франциско повидаться с тобой.
— Когда?
— Они ушли из офиса час назад.
— Что за женщина миссис Фишер? — спросил я.
— Одна из тех добрых, многострадальных особ, которые всегда
принимают на себя заботу о стариках, остаются дома ухаживать за папочкой, в то
время как другие дочери выходят замуж. Таким женщинам всегда достается худшее,
и они не жалуются на это. Они сами выбирают себе крест и терпеливо несут его.
По-моему, она ни разу в жизни не вышла из себя.
— Даже когда узнала, что Баркли провел ночь в квартире Лоис
Марлоу?
— У тебя неверное представление о ней, — заявила Берта. —
Она не рассердилась. Она разочаровалась.
У нее высокие моральные принципы. Она никогда не сможет
простить неверности. Если Баркли сказал ей правду, тогда одно дело. Но если он
намеренно обманул — совсем другое. Тогда этим делом будет заниматься адвокат.
— Как же так вышло, что она получила это письмо?
Я надеялся, что Баркли перехватит его.
— Это ты так думал. А он проворонил его. Вполне в его духе.
— О'кей. Я собирался еще некоторое время не высовываться и
дождаться, когда прояснится горизонт, но раз дела обстоят так, я всплываю. В
Сан-Франциско я буду через полтора часа.
Я прилетел в город и поехал в отель. Баркли Фишер и его жена
ждали меня в холле. Увидев меня, он вскочил.
— Вот Лэм! — воскликнул он. — Вот он, Минерва.
Высокая женщина с лицом добропорядочной матери семейства и
крупными формами одарила меня благосклонной улыбкой.
Баркли Фишер представил нас друг другу и добавил:
— Я говорил тебе о нем. Он может теперь рассказать, что
именно произошло.
Я подошел к портье и взял свой ключ. Никаких сообщений для
меня не было.
— Поднимемся ко мне? — предложил я.
Она кивнула, и мы сели в дребезжащий лифт. Я мог начать
разговор прямо на ходу, но мне хотелось немного понаблюдать за супругой Фишера
и найти лучший подход к ней.
