— Буду счастлив.
Я допил свой джин с тоником. Художник открыл шкаф, выволок
оттуда мольберт с картиной и снял с нее тряпку.
Это был кусок холста с разбросанными по нему разноцветными
кругами и пересекавшими их красными и оранжевыми зигзагами. Я внимательно
рассматривал картину. Она очень походила на связку воздушных шаров, поднятых в
воздух шквальным ветром, причем молниям каким-то чудом удавалось миновать шары.
Я попытался придумать ей название.
Та картина называлась «Восход над Сахарой», а эту можно было
назвать «Гроза над карнавалом».
Я отступил на шаг, потом придвинулся ближе, затем склонил
голову набок. Через минуту я кивнул.
Даттон не мог дождаться, когда я выражу свое мнение, и
опередил меня.
— Она называется «Вдохновение», — выпалил он. — Вдохновение
выражено через эти яркие вспышки, прорезающие зигзагами круги, которые
представляют собой различные мысли, проносящиеся в мозгу художника.
Я выждал добрых пять секунд, прежде чем сказать что-то. Я
видел, что Даттон с лихорадочным нетерпением наблюдает за мной.
Наконец я произнес только одно слово:
— Великолепно!
Лицо Даттона сияло. Он схватил мою руку и прижал к своей
груди:
— Биллингс, вы единственный человек, который способен
по-настоящему оценить произведение искусства.
Я еще посмотрел на «Вдохновение», затем торжественно
проговорил:
— Кажется, я нашел человека, способного сделать это!
— Что сделать? — полюбопытствовал он.
— Написать картину, которая произведет фурор в современном искусстве.
Даттон вопросительно уставился на меня.
Что за картину? — заикаясь, выдавил он.
— Конфликт, — заявил я.
Он прищурился.
— Главной бедой сегодняшнего мира является конфликт.
Неразрешимые противоречия между народами приводят к войнам. Конфликты между
отдельными людьми делают жизнь подчас невыносимой. Иден вступают в противоречие
с другими идеями, и гениальные открытия предаются забвению, — продолжал я с
нарастающим пафосом.
— Как выразить это в живописи? — задумчиво сказал он.
Я перешел к сути вопроса:
— Вам знаком звук, возникающий, когда новичок берется в
автомобиле за переключатель скоростей? Шестеренки сцепляются и начинают
скрежетать и стучать.
Даттон кивнул.
— Найдите живописное выражение для этого звука и назовите
картину «Конфликт».
Он отступил назад и во все глаза смотрел на меня.
— Это можно сделать, — убежденно втолковывал я. — Только у
нас должен скрежетать цвет. Положите яркий красный цвет рядом с зеленым, и это
окажет такое действие на зрителя, которое оказывает на слух скрежет шестеренки.
Получится картина, которая будет дисгармонировать с нервной системой человека,
и вы дадите ей название «Конфликт».
— Боже мой! — взвыл Даттон с благоговейным восторгом. — Это
можно сделать!
— Вы можете сделать это. — В знак преклонения перед гением
живописи я склонил голову. — Вы.
Мне показалось, что он сейчас расцелует меня.
В разговор вступила Кэролайн:
— Лучше поинтересуйся, Горас, сколько мистер Биллингс
запросит за эту идею.
— Ничего! — решительно сказал я. — Я не художник.
У меня просто появляются удачные идеи, и моими слабыми
силами я стремлюсь внести вклад в искусство!
Даттон стиснул меня в объятиях. Потом он закрыл
«Вдохновение» тряпкой и потащил его в шкаф.
— Я могу сделать это! Это самая блестящая идея, которую мне
когда-нибудь приходилось слышать. Я так напишу конфликт, что он со страшной
силой ударит по глазам зрителя. «Конфликт»! Блестящая идея!
— Я человек с ограниченными средствами, — продолжал я, —
поэтому не могу гарантировать, что именно я куплю ее, но уверен, что она
произведет сенсацию.
Я кое-что понимаю в рекламе, и, думаю, мне удастся привлечь
к вашей работе внимание критики.
Даттон подошел к столу и налил нам еще джина, щедро наполнив
стаканы. Мы снова чокнулись и выпили.
Спустя некоторое время я сказал:
— Мне хотелось бы посмотреть и другие ваши картины и
познакомиться с художниками, которые являются последователями вашей традиции.
— У меня нет последователей, я ни на кого не влияю.
— Не может быть! — изумился я. — Любой человек, который
видел ваши картины и понимает живопись, сразу замечает, что в вас что-то есть!
Сила! Экспрессия!
Зрелость!
Кэролайн сказала задумчиво:
— Может быть, Джордж, Горас.
— Кто этот Джордж? — спросил я.
— Джордж Кэдотт, — ответила Кэролайн, — мой двоюродный брат.
Он немного пишет, и я знаю, что он высоко ставит талант Гораса.
— Пожалуй, да, — не слишком уверенно подтвердил Горас.
— Где я могу найти Джорджа Кэдотта? — небрежно
поинтересовался я.
— В данный момент с ним нельзя встретиться, — с сожалением
вздохнул горе-художник.
— Печально.
Мы выпили еще джина и на том прикончили бутылку. Я спустился
и купил еще одну в магазине на углу.
Постепенно Горас накачался. О Кэролайн этого нельзя было
сказать. Она знала меру и время от времени поглядывала на меня настороженно и
испытующе.
Даттон подошел к телефону. Его язык заметно заплетался.
— Междугородный разговор, — заявил он телефонистке. —
Говорит Горас Даттон, номер Лейквью 6—9857.
Мне нужно поговорить с Джорджем Кэдоттом, «Роудсайд-мотель»
в Вальехо. Не знаю, в каком номере он остановился, но он зарегистрировался там…
— Не под своим именем, Горас, — напомнила Кэролайн.
— Подождите минутку, верно, — сказал он. — Черт возьми, под
какой же фамилией он записался? Подождите, я попробую вспомнить…
— Он не сказал нам фамилии, — снова вступила Кэролайн.
— Нет, сказал! Мне сказал. А, вспомнил! Чалмерс, Джордж
Чалмерс!
Ответа пришлось подождать пару минут. Не теряя времени зря,
Даттон потянулся за стаканом и выпил еще.
Потом он отставил стакан, и его лицо оживилось.
— Хэлло, Джордж, старина! Ты знаешь, что произошло? Я продал
«Восход над Сахарой» и наконец-то встретил настоящего знатока живописи. Поверь,
он способен распознать талант в человеке… Подожди, Джордж, старина. Я знаю, ты
просил звонить тебе только в случае крайней необходимости, но это именно такой
случай.
