Бетси начала читать какое-то заклинание, бормоча едва слышно, так что я не могла разобрать ни слова, но в попытке подняться я ухватилась за одно из плетений и на меня обрушилась лавина чужих воспоминаний, ощущений, сомнений, чувств, страхов, желаний… И молитв. Почему-то, я услышала одну из молитв.
«Не умирай… Не умирай… Не умирай»…
Слова ребенка. Сидящего на грязном полу, в рванье, дрожащего от холода и повторяющего одну и ту же фразу «Не умирай»… Как зачарованная, я приблизилась к юноше, коснулась его плеча и вздрогнула – сначала от того, что моей руки не было видно, хоть я и ощутила прикосновение, а после от хлынувших в мое сознание воспоминаний этого… вовсе не ребенка.
«Джимми! Джимми, ты меня слышишь?» – мой голос и да, он его слышал.
А потому профессор Стентон принялся в очередной раз корректировать форму искажения. Этот худенький подросток всегда выступал в роли подопытного. Он приходил по ночам, пробирался через боковой ход, неизменно отказывался от еды и спускаясь в подвальную лабораторию, был самой преданной подопытной мышкой. Всегда тихий, всегда очень подавленный, всегда настороженный. Я пыталась с ним подружиться. Делилась конфетами, печеньями от мистера Оннера, веселыми историями, а дальше профессор заканчивал с корректировкой очередного заклинания и мы начинали снова.
«Джимми, ты меня слышишь?»…
Однажды он перестал слышать. Потом видеть. Профессор был счастлив и горд полученным результатом, а я сидела рядом с этим мальчиком, и рассказывала всякие глупости, вроде того, что мистер Оннер сегодня гонялся с топором за мясником, попытавшимся продать в дом профессора испорченное мясо. Забавных историй всегда было много, ведь все домочадцы профессора оказались людьми необычными.
«Не умирай… Не умирай… Не умирай»… – полушепот, полубред.
И тихое, едва слышное:
«Бель»…
Вероятно, именно в этот момент я и поняла, кто был передо мной. Зверь. Один из первых Зверей. Тот, кого опекал профессор Стентон. И тот, кого использовал профессор Стентон.
Но сейчас, я ощущала, что, несмотря на скудное одеяние – юноше не было холодно. Несмотря на субтильное телосложение, он не был слаб. Несмотря на потерянный вид – этот смесок оборотней и Ржавых драконов был собран, решителен иготов к схватке. Вот только к какой?
– Джимми, – я прошептала это у самого его лица, – Джимми, ты меня слышишь?
И юноша вздрогнул. Затем взгляд его алых глаз сфокусировался практически на мне, и, не веря тому, что спрашивает, он с надеждой вопросил:
– Ты слышишь? Анабель, у меня получилось? Бель, ты получила память крови?
– Н-не уверена, – растерянно прошептала я.
И Зверь, стремительно трансформируясь, протянул уже не руку – когтистую лапу, и, ухватив меня за запястье, которое моему зрению оставалось все так же недоступно, но хватку я ощущала отчетливо, прохрипел:
– Иди дорогой мерцающего света. Найди тех, кто плетет паутину. Останови все это. Останови их…
И он разжал хватку, отпуская меня физически, и отшвыривая ментально.
* * *
Я вернулась все в ту же оплетенную светящейся силовой паутиной беспросветную пропасть, взглянула на Бетси, продолжающую что-то исступленно шептать, и начала искать самую яркую, мерцающую нить. Найти оказалось не сложно.
Протянув руку, с которой все так же капала кровь, я ухватилась за эту линию силы, и магия потянула меня туда, к изначальной точке, где паутина была сплетена в кокон, плотный, казавшийся надежным и непреодолимым, и демонстрирующий мне то, что откровенно пугало.
В этом видении несгибаемый герцог Карио стоял на коленях перед женщиной, что нервно расхаживала перед троном. Внушительным, оббитым бархатом, и украшенным чистым золотом троном в самом настоящем тронном зале. Ножками этому трону служили морские драконы. Спинку украшал распахнувший крылья, но скованный цепью дракон. Подлокотниками служили два золотых крылатых драконах, в чьих глазах не осталось надежды – лишь смирение. По обе стороны от тона стояли статуи девушек Ржавых драконов, и руки их были обрублены по плечи. А ступенями к трону был большой черный дракон, искалеченный до такой степени, что переломанная спина его и сломанные крылья стали ступенями. И все это было лишь предметом декора, но эта инсталляция несла весьма четкий и определенный посыл – «Драконы должны быть порабощены».
А женщина, вся в золотых украшениях, диким зверем металась пред троном, от чего взлетали и опадали ее излишне широкие рукава, звенели украшения, да скрипел каменный пол под ногами при каждом повороте.
– Стентон, Стентон, Стентон… Кто бы мог знать, что можно разорвать всю паутину многолетних трудов всего одной смертью! Кто бы мог подумать! Я так ликовала, когда этот проклятый дракон издох, сочла его смерть нелепой глупостью старика, который слишком увлекся наукой и наплевал на собственной здоровье, а выходит… Кто бы мог подумать!
Она остановилась, топнула ногой и взвыла, выражая весь свой гнев, всю ярость одним этим воплем.
– Где я ошиблась?! Где?!
И тут склоненный Карио, который боялся даже голову поднять, а я никогда не видела его столь униженным, смиренно произнес:
– Государыня, ваш план был безупречен, проблема не в вас.
– Да неужели?! – визг, резанувший по ушам даже меня.
Стремительно сбежав по ступеням, с ловкостью и легкостью, выдавшей ее немалую силу и едва ли чистокровное человеческое происхождение, она наклонилась к Карио, схватила его за подбородок, впиваясь острыми ногтями до такой степени, что по лицу герцога потекла кровь, и вскинув его лицо, прошипела:
– Тогда объясните мне, герцог Карио, в чем же проблема? Может быть в вас?!
– Я, – прохрипел Коршун, – я всегда верно и преданно служил вам, госпожа.
Но эти слова определенно не тронули ее сердце, и сжимая пальцы еще сильнее, от чего и крови стало больше, женщина процедила:
– Я дала тебе все! Силу, власть, положение, ресурсы! Я дала тебе все! Но ты оказался бесполезен! Ничтожество!
И она отшвырнула герцога с такой легкостью, словно он был картонной игрушкой, а не мужчиной, с чьей силой я бы не рискнула столкнуться.
Герцог упал где-то в полумраке огромного тронного зала, а чудовищная женщина, ослепительно сверкая драгоценностями, величественно вернулась на свой трон. И лишь когда она села, горделиво и царственно – я разглядела ее лицо. Она не принадлежала к жителям нашей империи – выбеленная кожа не скрывала истинного смуглого оттенка, зауженные миндалевидные глаза говорили о восточном происхождении, да и для представителей нашего общества подобное количество украшений излишне чрезмерно, немыслимо и недопустимо. Даже императрица в день коронации надевает тиару втрое меньше одного лишь наголовного комплекта драгоценностей данной женщины. Из всего увиденного можно было сделать лишь один вывод – данная женщина не принадлежала к нашей культуре.
