10
БОЛЬШОЕ ДЕЛО
Сан-Франциско, Калифорния, 1985 год
Сомер
Сомер сидит на краешке ванны, поставив голые ноги на холодный кафельный пол, и сжимает в руке до боли знакомую пластмассовую полосочку. Сквозь слезы ей видны две параллельные линии. Они такие же четкие, какими были восемь месяцев назад, когда она только узнала о своей беременности. Сегодня ребенок должен был родиться. Этот день мог стать для них с Кришнаном праздником. Но вместо этого она будет рыдать в одиночестве. Люди перестали выражать сочувствие спустя несколько недель после выкидыша. И единственными доказательствами того, что этот ребенок существовал, остались домашний тест на беременность, который она сейчас держит в руке, и чувство всепоглощающей пустоты, которую она ничем не может заполнить.
Звук сирены где-то на улице возвращает Сомер к действительности, и она слышит, что в соседней комнате заработал радиобудильник Криса — знакомые звуки утренних новостей на Национальном общественном радио. Сомер встает и прячет пластиковую полосочку в карман своего потрепанного махрового халата. Ей ясно, что терпение Криса истощается. Он очень расстраивается из-за ее, как он считает, навязчивой идеи. Ему хочется двигаться дальше. Она берет зубную щетку, и тут в ванную врывается Крис.
— Доброе утро, — говорит он. — Ты чего так рано?
Сомер включает душ и снимает халат.
— У меня рейс в девять.
— Точно! Передавай привет родителям.
Она заходит в душ и крутит кран с горячей водой, пока из него не начинает литься кипяток.
* * *
Сомер видит, как в зону прилета аэропорта Сан-Диего въезжает серый седан «вольво». Мама выходит из машины и спешит к ней.
— Привет, милая! Ох как же здорово, что ты приехала!
Сомер переступает через свою спортивную сумку и бросается в мамины объятия. Она зарывается лицом в мягкий кардиган матери и чувствует едва уловимый аромат масла «Олэй». Дочь не может сдержать слез и снова чувствует себя девятилетней девочкой.
— Полно, милая, — успокаивает мама, поглаживая ее затылок.
* * *
— Поставлю чай, — говорит мать уже дома. — А еще я испекла банановый хлеб.
— Звучит неплохо!
Сомер устраивается на виндзорском стуле за кухонным столом.
— Значит, Криса вызвали в эти выходные на дежурство? Очень скверно, мы будем по нему скучать.
Родителям нравится Крис. Когда Сомер вела своего индийского парня знакомиться с ними, она не знала, как мать с отцом встретят его. Но, к счастью, они приняли Кришнана. Оба родителя Сомер выросли в Торонто во времена послевоенной волны иммиграции 1940-х, и у обоих были соседи, разговаривавшие на русском, итальянском и польском языках. Ни один из них не имел предрассудков задолго до того, как это стало модным. Отец, будучи врачом, сразу нашел в Крисе родственную душу и уважал его за то, что молодой человек решил стать хирургом.
— Отец хотел сократить количество вечерних приемных часов. Сначала выходил на работу один вечер в неделю, потом перешел на два, а сейчас вернулся к тому, от чего уходил, — говорит мама, наливая в чайник воды и качая головой.
Сколько Сомер себя помнила, отец принимал пациентов в переоборудованной комнате на первом этаже их дома. Среди его пациентов были и те, кого он лечил в клинике днем. Они приходили к нему по срочным случаям, когда прием в клинике был уже закончен. Но по большей части это были люди, которые иначе вообще не смогли бы попасть к врачу: вновь прибывшие иммигранты без медицинской страховки, забеременевшие девочки-подростки, которых родители выставили из дома, старики, боявшиеся идти в больницу поздно вечером. Вскоре округу облетела молва, что частная практика доктора Уитмана всегда открыта и он не берет денег с тех, кто не может заплатить. Сомер с детства помнила, как в дверь звонили во время семейного ужина или игры в скрэббл.
— Поищи-ка в словаре это слово, Сомер, — говорил, бывало, отец, составив слово из семи букв и уходя открывать дверь. — И придумай с ним предложение к моему возвращению.
Вместе с утренней газетой на крыльце часто оказывались свежеиспеченные пироги или корзины с фруктами от благодарных пациентов. Для отца медицина была больше, чем просто профессией. Это было его призвание. Отделить медицину от остальных сфер его жизни было невозможно, и Сомер училась всему, сидя на отцовских коленях. Когда ей было восемь лет, он научил ее надевать стетоскоп и слушать свое сердце. В десять она могла измерять давление. Сомер и подумать не могла, чтобы стать кем-то, кроме врача. Отец был ее героем. Она с нетерпением ждала выходных, когда могла подсесть к нему, пока он читал, сидя в коричневом кожаном кресле с изогнутой спинкой.
— А ты как здесь, мамуль? Как у тебя дела в библиотеке?
Сомер замечает морщинки возле маминых глаз.
— О, дел полно, как всегда. Убираем книги в разделе справочников, чтобы сделать перестановку и поставить мебель, которую нам подарили. Следующей осенью я организую серию семинаров о жизни знаменитых женщин: Элеаноре Рузвельт, Кэтрин Грэхэм.
— Здорово!
Сомер улыбается, хотя никогда не понимала, как матери может быть интересна такая рутинная работа.
Мама ставит на стол две дымящиеся кружки и тарелку с толстыми кусками бананового хлеба.
— Милая, что у тебя происходит? Мне кажется, тебя что-то беспокоит.
Сомер обхватывает руками кружку и отхлебывает чаю.
— Ну, мы… я… не могу родить ребенка, мам.
— О милая, — мать накрывает своей ладонью руку Сомер. — Все еще впереди, просто нужно время. Выкидыш может произойти у каждой. Многие…
— Нет, — качает головой Сомер. — У меня не получится. Мы ходили к специалисту. У меня началась ранняя менопауза. Яичники больше не вырабатывают яйцеклетки.
Сомер смотрит матери в глаза, пытаясь найти в них объяснение, которое искала везде, и видит, что в них тоже стоят слезы.
Мать откашливается.
— Вот, значит, в чем дело. Больше ничего нельзя сделать?
Сомер отрицательно качает головой и смотрит на свой чай.
— Мне так жаль, милая.
Мать хватает Сомер за руку.
— И как же вы? Как отнесся Крис?
— Крис очень… беспристрастно смотрит на все. Врач ведь. Он считает, что я слишком драматизирую.
Она не решается сказать, что больше не может обсуждать с ним этот вопрос и что ей страшно. Ведь если она не найдет способ двигаться дальше, то может потерять и Кришнана.
— Мужчинам, наверное, тяжело понять, — говорит мать, глядя на свою чашку. — Твоему отцу тоже было нелегко.
Сомер смотрит на мать.
— Поэтому у вас больше не было детей?
