Сомер всегда понимала, что не каждой дано стать хорошей матерью. По своим пациенткам она видела, что некоторые женщины просто рождены для материнства. Но для нее природа не уготовила этой роли. Теперь Сомер вынуждена гадать, не было ли их решение ошибкой. Здравые научные объяснения, к которым она прибегает, не могут развеять эти сомнения.
— Ты о чем? Ты ведь уже успокоила ее. Посмотри, — говорит Крис.
Сомер смотрит на Ашу, которая спокойно спит у нее на руках, слегка приоткрыв ротик. Крис гладит малышку по волосам и улыбается жене. Она пытается улыбнуться в ответ, но в голове уже поселилась мысль о следующей ночи, когда муж снова уйдет на дежурство. В Индии, где родственницы Кришнана помогали готовить для Аши еду, купать ее и укачивать, все казалось не таким страшным. Но сейчас, в одиночестве, после всех безуспешных попыток стать матерью, Сомер не понимает, как ею быть. Она боится, что материнский инстинкт в ней так и не проснется.
Женщина надеется, что все станет лучше, когда она опять выйдет на работу. Однако перед ней встают лишь новые вопросы. Вернувшись в педиатрию, Сомер видит дочь всего по часу в день. Женщине становится легче оттого, что она снова обретает уверенность хоть в чем-то. Но Аша так сильно привязывается к молодой няне-ирландке, что льнет к ней даже по вечерам, когда мама возвращается домой, и в Сомер просыпается ревность. На работе каждый пациент Ашиного возраста напоминает ей о широкой улыбке или неуверенной походке дочери. Сомер кажется, что всем матерям и их детям, которые приходят к ней на прием, вместе очень хорошо. Она не понимает, что дает уверенность этим женщинам: биологическая связь или время, которое они проводят со своими детьми? Если бы Аша была ее родной дочерью, может, Сомер справлялась бы с ней лучше? Привязалась бы Аша сильнее, если бы Сомер была больше похожа на индианку?
Кришнан не понимает смятения жены по этому поводу, но Сомер и не ждет от него ничего подобного. Она просто не может позволить себе потерпеть фиаско в роли матери после всего, что пережила. Сомер по-прежнему любит работу, но боится уделять ей слишком много времени. Она уже осознала, что не станет от этого счастливее. И поэтому совсем не хочет зацикливаться на больнице.
ЧАСТЬ II
20
ШАКТИ
Дахану, Индия, 1990 год
Джасу и Кавита
Джасу находит жену возле очага. Он останавливается, чтобы издали понаблюдать за тем, как она готовит, сидя на земле в позе лотоса. Кавита бросает лепешки чапати на установленную на огне чугунную сковороду. Ее лицо серьезно. Женщина с головой ушла в ежедневное занятие — приготовление пищи для большой семьи. Джасу больше нравится, когда она улыбается, он считает, что должен отвлечь жену от забот. Мужчина подходит и начинает насвистывать, имитируя пение птиц.
— Моя маленькая чакли, — говорит он игриво.
Маленькая птичка. Обычно это ласковое прозвище заставляло жену улыбнуться.
— Скоро будет готово. Проголодался? — спрашивает Кавита.
— Да, умираю с голоду, — отвечает Джасу, похлопывая себя по животу. — Что у нас сегодня?
Он приподнимает над котлом крышку из нержавеющего металла.
— Капустный бхаджи, чапати, дал, — коротко отвечает Кавита, вытягивая руку, чтобы помешать капусту.
— Опять капустный? — говорит Джасу. — Слава богам, что моя жена такая искусная повариха, что изо дня в день вкусно готовит блюда из одной капусты. Бхагван, как же я соскучился по баклажанам, бамии, тиндоре…
— Да. Я тоже. Может, после сбора урожая поедим.
— Чакли, — говорит Джасу, понижая голос, чтобы не услышали сидящие в соседней комнате родители, — урожай в этом году не особо удался. Нам повезет, если мы вообще хоть что-то соберем.
Джасу старается не показывать своего волнения. Урожаи год от года снижаются, а цены на рынке растут. Он уже не может позволить себе нанимать рабочих, поэтому последние два года Кавита и Виджай помогают ему в полях.
— Виджай! — Кавита зовет через открытую дверь пятилетнего сына, заигравшегося на улице с двоюродными братьями. — Скоро ужин. Иди мой руки.
— Кави, — обращается к жене Джасу, резко ощутив навалившуюся тяжесть. — Я не вижу другого выхода. Нам надо ехать.
Он исступленно трет лоб, словно пытается убрать с него продольные морщины.
— В городе нам будет лучше. Я устроюсь на хорошую работу. Тебе больше не придется работать день и ночь.
— Я не имею ничего против работы, Джасу. Если она помогает тебе, нам… то я не возражаю.
— Но возражаю я, — говорит муж. — В Бомбее нам не придется каждый день гнуть спину. Представь себе, Кави, ты будешь только готовить и шить. Не нужно будет работать в полях, не будет всего… этого!
Он зажимает в своей руке ее и проводит пальцем по сбитым костяшкам и огрубевшим ладоням. Обветренные руки Кавиты красноречиво говорят обо всех его неудачах.
— Что-то ведь можно сделать. Мы можем попробовать сажать хлопок, как твой двоюродный брат.
Джасу опускает глаза и качает головой. Как мне объяснить ей? Каждая клеточка тела говорит ему, что им срочно нужно покинуть это место — их единственный дом. Они должны уехать от плантаций, ставших символом его провала как мужчины, от родственников, которых он вряд ли простит, от этого дома, где живут его родители и прошло его детство, но в котором теперь у него нет сил находиться. Бомбей манит его, как сверкающий бриллиант, он сулит лучшую жизнь для всех них, и в особенности для сына.
— Кави, там совсем не так, как здесь, здесь каждый с горем пополам наскребает себе на жизнь. Я слышал, что туда каждый день приезжают грузовики с такими же, как и мы. Их сотни. И для всех в этом городе находятся дома, работа и пища!
— Но ведь вся наша жизнь здесь. Наш дом не в Бомбее. Что толку от всех денег мира, если нет семьи?
Кавита начинает плакать.
Он прижимается к жене.
— У нас будет наша семья. Ты, я и Виджай. Он сможет пойти в хорошую школу. Ему не придется работать так, как нам, или жить вот такой жизнью… — Джасу обводит руками скромно обставленную комнату, которую они делят с родственниками. — Он получит образование, сможет устроиться на офисную работу. Понимаешь? Однажды наш маленький Виджай будет работать в офисе.
Джасу изо всех сил пытается заставить жену улыбнуться. Кави, пожалуйста! Он берет ее лицо в свои ладони и смахивает слезинки грубыми от работы пальцами.
— Доброе утро! Не желаете ли чаю, сагиб сэр? — дурашливо произносит Джасу, а его большой и указательный пальцы нежно раздвигают уголки губ Кавиты в улыбку.
— Как он будет жить в этом городе среди чужаков? — возражает она. — Здесь все о нем заботятся. Вся деревня — его семья. Мы так жили, и я хочу, чтобы он так жил.
— А я хочу для него большего, Кави. Наши родственники всегда будут здесь, и они всегда будут любить его.
