— А вы переживали?
— Хан, ну конечно! Это бремя каждой матери, которое она несет всю свою жизнь. Я буду волноваться за своих детей и внуков каждый божий день до самой смерти. Не сомневаюсь в этом. Это часть материнства. И это моя карма.
Аша размышляет над бабушкиными словами и какое-то время хранит молчание.
— Что-то не так, бети? — беспокоится дадима.
— Просто я сейчас подумала о своей матери. О моей, так сказать, биологической матери. Мне всегда было интересно, думает ли она обо мне, волнуется ли.
Дадима берет Ашу за руку и крепко держит, пока они идут дальше.
— Бети, — говорит бабушка, — уверяю тебя, не проходит и дня, чтобы твоя мать о тебе не думала.
Глаза Аши наполняются слезами.
— Дадима, а ты помнишь то время, когда я была совсем ребенком?
— Помню ли я? Ты что же, на самом деле думаешь, что я чокнутая, выжившая из ума старуха? Конечно помню. У тебя была маленькая родинка на лодыжке и еще одна на переносице. Да, вот эта. Она и сейчас у тебя есть. — Дадима легонько проводит по родинке кончиком пальца. — Ты знаешь, у нас считается, если у тебя есть родинка на лбу, то это значит, что ты рождена, чтобы достичь величия.
Аша смеется.
— Правда? В Америке это означает, что тебе до конца дней придется пользоваться кремом-корректором.
— А еще тебе понравился рисовый пудинг с шафраном. В тот день, когда тебя привезли, у нас был этот пудинг. И потом мы каждые два дня готовили новую порцию специально для тебя, — рассказывает дадима. — Отцу пришлось перестраиваться. Он привык, что все готовится специально для него, а когда появилась ты, то ты стала центром всеобщего внимания, — улыбается дадима. — О да, а как только мы уложили тебя спать, ты сразу свернулась калачиком и проспала так до самого утра.
— Дадима, — тихо произносит Аша, чувствуя, как сильно бьется сердце.
— Да, бети?
— Я… я думала о том, чтобы найти своих настоящих родителей.
Аша замечает едва уловимую перемену в лице пожилой женщины, тень, пробежавшую в ее взгляде.
— Я люблю маму и папу больше всех на свете и не хочу ранить их чувства, но… я думаю об этом уже давно, сколько сама себя помню. Мне просто интересно узнать, кто они. Я хочу разобраться в себе. А то моя жизнь похожа на шкатулку с секретами, и никто не может открыть ее, кроме меня самой, — вздыхает Аша и смотрит на море.
После очередной долгой паузы дадима отвечает:
— Я понимаю, бети.
Океанская волна разбивается о стену.
— Ты говорила об этом с родителями?
Аша отрицательно качает головой.
— Это больной вопрос для мамы. Она не понимает, и… для начала я хотела убедиться, что это вообще возможно. В Индии живет миллиард человек. А что, если они не хотят, чтобы я их находила? Они избавились от меня. Тогда им не нужны были дети, так с какой стати они захотят встречаться со мной сейчас? Может быть, лучше и не искать.
Дадима останавливается, поворачивается к Аше и берет ее лицо в свои морщинистые ладони.
— Если ты чувствуешь, что для тебя это важно, тебе надо их найти. У тебя особенные глаза, и ты сама тоже особенная. Ты видишь то, чего не замечают другие. Это твой дар. Это, бети, твоя карма.
44
ПЛЯЖ ЧОУПАТТИ
Мумбай, Индия, 2004 год
Аша
— Куда идем?
Напустив на себя беззаботный вид, Аша задает вопрос, который не давал ей покоя с того момента, как Санджай позвонил ей три дня назад. Разглядывая молодого человека с заднего сиденья такси, она заключает, что не переоценила его привлекательность в день свадьбы. Его волосы еще влажные, и Аша улавливает легкий аромат мыла.
— Сюрприз, — отвечает он с улыбкой, спрятав глаза за стеклами солнечных очков. Через несколько минут он что-то говорит водителю и они подъезжают к тротуару.
— О'кей, — говорит Аша после того, как Санджай помогает ей выйти из машины. — Я заинтригована, где это мы?
— На пляже Чоупатти. Обожаю бывать здесь в это время суток, как раз когда заходит солнце. Сейчас ты видишь пляжи и спортивные площадки, но буквально через полчаса везде будут огни и аттракционы. Я понимаю, тут не совсем чисто, но это одно из самых классных мест в Мумбай. Ты не можешь уехать из этого города, не побывав на Чоупатти.
Они вместе идут к воде по засыпающемуся в сандалии песку.
— Ну как продвигается твой проект? — спрашивает Санджай.
— Вроде все по плану. На прошлой неделе я взяла первые интервью.
— И? — молодой человек садится на скамейку, оставив ей место рядом.
Аша садится и смотрит на воду.
— В каком-то плане сложновато.
— Почему?
Ветер растрепал Ашины волосы, и она перекидывает их на одну сторону.
— Не знаю. Просто мне это показалось настолько… тягостным, — девушка ни с кем не обсуждала интервью, даже с Миной. — Тяжело видеть всех этих людей в тех условиях, в которых они живут, слушать их истории… от которых у меня появляется ужасное чувство. Чувство вины.
— За что?
— За то, что я живу по-другому. Лучше. Эти дети просто родились в таких условиях, понимаешь? Они не выбирали. Им не на что-то надеяться.
Санджай кивает.
— Да. Но зато тебе будет что рассказать, верно?
— Даже не знаю. Мне показалось, что я задавала не самые подходящие вопросы. Я потеряла самообладание после первых двух интервью. Куда бы я ни посмотрела, чего бы я ни увидела, все казалось мне сплошной трагедией. Сотрудники «Таймс», наверное, сочли, что я вела себя непрофессионально. Журналисты должны держать себя в руках. А я не смогла.
— Возможно. Но ведь ты не только журналистка, правда?
— Нет, но…
— Ну вот, — не дает договорить Санджай. — Может быть, тебе просто нужно посмотреть на все под другим углом.
Он снимает солнечные очки и заглядывает девушке в глаза. Когда Санджай касается ее щеки, Аша замирает от волнения. Молодой человек наклоняется ближе, Аша закрывает глаза и чувствует, как его губы скользят по ее уху.
— Красиво, — шепчет он ей.
Когда Аша открывает глаза, Санджай уже смотрит на воду и оранжево-красное сияние погружающегося за горизонт солнца.
Красиво? Закат? Ее глаза? Она сама? То, как он произнес это слово, заставляет Ашу поверить, что так оно и есть. Ее мозг готов взорваться от миллиона вопросов, но вопрос Санджая опережает их все.
— Хочешь есть?
Девушка кивает, не в силах выговорить что-либо еще.
Они подходят к одному из лотков с легкими закусками, которые стоят прямо на пляже, с наступлением темноты ожившем прямо на глазах, и Санджай берет две порции бхел пури. Молодые люди перекусывают стоя, наблюдая за преображением Чоупатти. Колесо обозрения включает огни и начинает вращаться. Заклинатель змей привлекает зрителей, играя мелодию на флейте, а возле другого человека танцует обезьянка в костюмчике. Санджай приобнимает спутницу за плечи, и они идут мимо аттракционов. Возле колеса обозрения парень вопросительно смотрит на Ашу:
