– Василий, – строго сказала я, – ты не можешь меня оставить без поддержки в такой сложной ситуации. И потом, напрасно ты так взъелся на кошек. И котов! Они – очень милые существа.
И я изложила Василию – без обиняков – свои соображения о возможной коррумпированности следователя Е.С. Ромашова, который меня допрашивал. А чего это он? Вдруг? Костя пусть разузнает с позиции правоохранительных органов. А Василий с позиции криминалитета (небось, связи остались).
– Василий, только на тебя у меня и надежда, – добавила я свое сакраментальное.
Я всем раздала поручения! Всех озадачила!
Как же хорошо быть руководителем! И как же я до этого раньше не додумалась? До руководящей роли?
Поли и Бородин нежно ворковали о чем-то своем, эзотерическом.
Я думала о своем. Вполне реальном и земном. В основном о неживой материи – о трупах.
К вечеру явился Антон. Явно пьяный. Всех разогнал. Вернее, все сами ушли, чувствуя себя лишними. Я бы тоже ушла, если честно.
– Антон, я назвала кошку Одетта. Одя, – сказала я, чтобы что-то сказать. – Тебе как?
– Никак, – отрезал Антон, – и ты уже это говорила.
– Но это все же наша кошка… Она живет в нашем доме…
– У меня уже нет дома, – сказал Антон.
И ушел в свой кабинет.
Так что? Между нами пробежала кошка? Нет. Это было бы слишком просто.
За всей этой кутерьмой я забыла позвонить Ирке. А между тем, мне было что ей сказать!
Глава 8
Утром на кухне я столкнулась с Антоном. Мы теперь встречались на кухне – как в коммунальной квартире жильцы. Я чувствовала себя несчастной. И выглядела несчастной. И голос у меня жалобный. И все это было искренне! Какая разница, почему мне плохо? Мне плохо…
Антон – мне даже показалось – с каким-то ехидством наблюдал за мной. Как больно, когда человек, которого ты считала близким, не сопереживает тебе, а смотрит словно чужой. И недобрый.
Я говорила о ерунде какой-то, о том, что надо бы борщ сварить, давно не готовила, но осеклась на полуслове и стала просто варить кофе.
Потом растерянно бродила по квартире. Несмотря на «почищенное» помещение – все казалось чужим. Я попыталась представить, что это с Антоном случилось что-то непонятное, тревожное. А я вот так смотрю на него – со злорадством – и молчу. Не получилось этого представить.
Антон собрался и ушел на работу. Даже не выразив мне сочувствия!
Я расплакалась.
Заехала адвокат Наташа. Поддержала меня морально. Говорила, что это еще счастье – подписка о невыезде. А могла бы быть и тюрьма. Я заплакала еще горше – дожила! Теперь мое счастье – это не тюрьма.
– С Антоном еще постоянно на ножах. От этого еще страдаю. Грустно, когда уходит любовь. И даже не любовь. Просто человеческое чувство симпатии.
Наташа посмотрела на меня внимательно.
– В моей жизни было: хожу я по дому в черной шелковой пижаме и страдаю.
– Неужели ты страдала? В черной шелковой пижаме?
– Еще как страдала. А сейчас мы с ним, по ком страдала, созваниваемся иногда, разговариваем. И я всякий раз недоумеваю: по ком страдала? Все же это – гормональное.
– Ты думаешь? – с надеждой спросила я.
– Конечно. Не плачь, – сказала Наташа, – все пройдет.
Я воспряла духом! Даже обвинение меня в убийстве не может прервать процесс движения к справедливости!
И тут мне снова пришла в голову замечательная мысль! На пути к справедливости надо задействовать канал дезинформации, основательно забытый мною. Что неудивительно, при таком развитии событий! Да! Знать бы еще, кто копался в моей машине! Правоохранители? Вряд ли. Кто-то копался в машине еще до убийства Тимофея, в котором меня теперь ошибочно подозревают. Злоумышленники! Больше некому – они. А если не слушают? Все равно можно попробовать!
Пока, правда, никакой значимой дезинформации у меня в загашнике не было. Но – не суть. Она может появиться в любой момент!
Я поделилась этими соображениями с Наташей.
Наташа, прямо сказать, не воодушевилась этой идеей.
– Ты бы сворачивала свою бурную деятельность. Хотя бы на время.
– На какое? – прямо спросила я.
– На неопределенное, – честно ответила адвокат.
– Почему Красавина хотя бы не вызывают на допрос? Как меня, например? Ведь ясно, что он мошенник. А меня вот даже подозреваемой назначили. В убийстве, между прочим!
– Вот именно. Убийство – оно особо тяжкое.
– Но я абсолютно убеждена, что убийство Тимофея связано с попыткой завладеть его квартирой. Теперь-то это будет очень легко сделать Красавину. И его никто не остановит!
Наташа посмотрела мне прямо в глаза:
– Знаешь, почему иногда адвокаты выглядят в судах полными идиотами? Потому что не могут войти в коллизию со своими подзащитными. А те упрутся рогом на какой-нибудь идиотской версии – и стоят. Так вот. Я так не работаю. Либо ты меня слушаешь – либо я тебя не защищаю.
– Я слушаю, – без энтузиазма кивнула я.
– Ирины Осокиной тоже касается, – жестко сказала Наташа, – ладно, мне надо бежать. Будем на связи!
Ушла. Сказала на прощанье:
– Все будет хорошо! То есть все движется по плану – не переживай.
Мне стало очень одиноко. Только Матильда и Одя скрашивали мое уединение. Грустные мысли не покидали меня.
Пришел Кика. Безмерно удрученный. Из роскошного, ироничного метросексуала Кика стремительно деградировал в неказистого, неухоженного мужичка.
Как-то даже неловко было на этом фоне говорить о себе. Но я все же на вопрос «как дела?» ответила развернуто – рассказала другу детства о допросе и беспочвенных подозрениях. Пусть знает, что не он один страдалец на этом свете!
Кика слушал меня, но как-то невнимательно. Иначе непременно заинтересовался бы: какого черта меня понесло в квартиру неведомого Тимофея Поднебесного, и кто он вообще такой? Посмотрев на эту Кикину реакцию, я не стала даже упоминать об убийстве Леонида. Знает ли Осокин о том, что накануне убили Иркиного сотрудника? Если знает – то почему не говорит об этом? А если не знает – то как ему это удалось – не знать? Все это меня навело на мысль, возможно, непоследовательную:
– Уж, не ты ли, друг мой ситный, натравил на меня правоохранительные органы? – поинтересовалась я. – Это только тебе в голову могла прийти и засесть эта дурацкая мысль, что я знаю, кто похитил Ирку!
– Ты с ума сошла? – растерянно спросил Кика.
– Я-то нет, не сошла.
Кика посмотрел на меня как-то напряженно и сказал:
– Я к тебе как к другу пришел, – и посмотрел беспомощно.
