***
Вторник, 1июня
Что было дальше с ежиком из детского стихотворения, вспомнить никак не получалось, и от этого чувство собственно беспомощности становилось еще сильнее. Сколько времени она пролежала так, не раздеваясь и не выключая свет, Вика сказать не могла, но очнулась она от требовательного телефонного звонка, донесшегося до нее с противоположной стороны кровати. Вытянув руку, она попыталась нашарить смартфон, но не дотянулась. С трудом разомкнув веки, Крылова тут же прищурилась от бьющих в глаза лучей светодиодных ламп. Телефон на несколько секунд замолчал, а затем разразился очередной порцией пронзительных звуков.
– Слушаю вас, – пробормотала Вика еще до того, как поднесла смартфон к уху.
– Виктория Сергеевна? – из динамика послышался одышливый мужской голос, – Петровка вас беспокоит, дежурный помощник начальника изолятора Дроботин* (* – сноска – в комплексе зданий, известных по общему адресу Петровка, 38 располагается не только столичный полицейский главк, но и следственный изолятор, в который, как правило, помещают задержанных по особо резонансным преступлениям). Задержанная Маркова Наталья Михайловна за вами числится?
– Да, – еще не до конца придя в себя, отозвалась Крылова. – С ней что-то случилась?
– Она мертва, Виктория Сергеевна. Неудачный конфликт с сокамерницами.
– Я сейчас приеду, – Вика стремительно вскочила с кровати и тут же застыла, поняв, что ехать куда-то ей вовсе незачем, – хотя, нет, не я. Майор Шемякин, ему передали дело Марковой вчера вечером.
– Шемякин, так Шемякин, – донеслось из трубки, – главное, пусть сильно не задерживается, я бы хотел разрулиться со всем этим до конца смены.
– Он постарается, – холодно отозвалась Вика.
Завершив разговор, она несколько мгновений стояла неподвижно, глядя во все еще светящийся экран телефона. Вот и все. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Олл инклюзив назвала все нужные следствию фамилии, и стала бесполезной. Нет, она стала опасной, потому что, как оказалось, в голове ее было на четыре фамилии больше, чем нужно следствию. Вика возмущенно встряхнула головой. Что за чушь! Ладно, если бы подобная идиотская мысль посетила какого-нибудь журналиста или интернет блоггера. Им ведь чем чуднее, тем лучше. Но она, следователь главного следственно управления… как только ей на ум могло прийти такое?
Вика коснулась пальцем экрана, затем еще раз и вновь поднесла телефон к уху. После четвертого долгого гудка, она поняла, что ошиблась, после пятого решила нажать отбой, но не успела.
– Да, – сонно простонал Карнаухов.
Вика хотела извиниться. Просто извиниться, попросить прощения за глупый ночной звонок, пусть и имеющий некие, в какой-то степени уважительные, причины. Она уже набрала полные легкие воздуха, для того чтобы залпом выдохнуть из себя отчаянное: «Извините!», когда генерал уже несколько бодрым голосом уточнил:
– У тебя что-то срочное? Кто-то умер?
– А вы не знаете? – самой собой сорвалось с Викиного языка, прежде чем она успела испугаться ею же сказанного. – Ваше задание выполнено, Илья Валерьевич.
В следующее мгновение Крылову охватил ужас и понимание, что вырвавшиеся изо рта слова уже никакими усилиями обратно запихать не получится. Должно быть, какие-то эмоции испытал и собеседник, поскольку несколько секунд из динамика не доносилось ни единого звука.
– Крылова, ты просто пьяна или еще и головой ударилась? – прорвалось, наконец, возмущение Карнаухова. – Либо ты мне сейчас же внятно объясняешь, что произошло, либо я тебя к чертям вычеркну. И из телефонной книжки, и из списка сотрудников.
– Только что звонил дежурный по изолятору с Петровки, – затараторила Вика, – сообщил, что Маркову в драке убили сокамерницы. Илья Валерьевич, вы же понимаете, что случайностью это быть не может.
– Вон оно как, – распевно отозвался Илья Валерьевич, – сокамерницы. Я тебе так скажу, что быть может что угодно, порой даже то, чего не может быть в принципе. А уж когда люди заперты в четырех стенах, промеж них что угодно случиться может. Что касается того, что это мое задание…
– Простите, Илья Валерьевич, – пролепетала Крылова. – Я сама не знаю, как так получилось.
– Зато я знаю, – тут же отреагировал Карнаухов, – переутомилась ты за последнее время, да еще с раненым плечом ходишь. Надо было сразу тебя на больничный отправить, всем было бы лучше, тебе в первую очередь. В общем, так, я дам распоряжение, в кадрах тебе оформят недельный отпуск. Документы подпишешь потом, так что с утра можешь не приезжать. Отдыхай, наслаждайся жизнью. Плечо подлечи, ну и голову заодно.
– Илья Валерьевич, – попыталась было ответить Вика, но Карнаухов явно был не намерен продолжать с ней ночной разговор.
– Все! Нечего нам с тобой обсуждать больше.
– Надо Шемякину сказать, чтобы в изолятор ехал, – торопливо выпалила Вика, боясь, что Карнаухов сейчас прервет разговор.
– Это верно, – подобрел генерал. – Я с ним сам свяжусь. А ты спи. Выпей коньячку граммов сто залпом и спи.
Коньяка у Крыловой не было, как не было и мысли о том, что после всего случившегося ей вдруг удастся удобно устроиться под одеялом и уснуть. Однако, поворочавшись немного с боку на бок, Вика вскоре заснула и проснулась лишь тогда, когда полуденное солнце уже изрядно разогрело улицы города, уже забывшего об ушедшей ночью весне и теперь готового с распростертыми объятиями встретить жаркое лето.
Решив провести первый выходной день из нежданно выпавшей ей целой недели не только с пользой, но и с удовольствием Вика отправилась в центр города, оставив машину на стоянке возле гостиницы.
Выпив кофе на Манежной, она некоторое время полюбовалась игрой солнечных лучей, радужными шлейфами пронзающих потоки воды, бьющие из фонтанов, созданных стараниями вездесущего Церетели, затем неторопливо прошлась по Александровскому саду, вдохнула пьянящий аромат еще не успевшей окончательно отцвести сирени. Подойдя к одному из кустов, Вика потянула к себе ветку и ткнулась носом в розовые соцветия. Неизвестно откуда взявшаяся в центре Москвы пчела недовольно зажужжала у нее над ухом. «Не жадничай!» – рассмеялась Крылова, выпуская ветку из рук.
Пройдя вдоль кремлевской стены, Вика немного постояла возле памятника князю Владимиру. Бедный князь, испуганно уцепившийся за здоровенный крест, изо дня в день был вынужден созерцать бесконечный поток машин, мчащийся со стороны Большого каменного моста и замирающий лишь для того, чтобы пропустить вечно спешащий кортеж из нескольких десятков автомобилей, то въезжающий на полной скорости в арку Боровицкой башни, то наоборот, вырывающийся из нее и наполняющий все пространство вокруг переливами красно-синих огней на крышах машин и ощущением близости к столь могучей и опасной силе, что одновременно хотелось прикоснуться к ней, превратиться в ее хоть малюсенькую, но частицу, и в тоже время становилось страшно, от того что эта сила в одно мгновение может утянуть тебя в свой водоворот, закружить, стиснуть в своих объятиях, а затем выкинуть бездыханное тело и умчаться прочь, в ту же секунду напрочь забыв о твоем существовании, вернее, о том, что твое существование когда-то имело место.
