Всё гаснет.
***
Ножны цвета камня медленно, осторожно касались распростёртого тела. С головы до пят, с правого плеча – на левое и обратно…
И вот вздрогнула рука. Нога. Задрожали ресницы.
Внезапная судорога по всему телу.
Ридделл очнулся, широко распахнул дымчато-серые глаза. Увидел протянутую ему ладонь.
А над ней – совершенно чужого человека.
Но, нет.
Не чужого…
– Как ты, мой друг?
Участие в ястребином взгляде. А сам еле держится на ногах, пытается улыбаться, хоть от боли сводит обгоревшее лицо…
Джеймс тяжело поднялся. Глаза нашли Калибурн, скользнули по серой поверхности ножен.
– Вы… – начал было он – и замолчал, не сумев договорить.
Всё было ясно без слов.
Легендарные ножны, что умели вернуть дух в уставшую плоть. Камень, что хранил крепко вонзённое лезвие. Если бы не это…
Джеймс покачнулся, схватился за амулет, до боли вдавив его в руку. Зрение вмиг затуманилось, перед ним вспыхнуло снежно-белое лицо дочери – и раскололось, будто весенний лёд.
«Я жив. Я вернусь!..»
– Обязательно вернёшься, – сказал Артуриан, и Джеймс вздрогнул, осознав, что мыслил вслух.
Тем временем принц – нет, король! – крепко пристегнул ножны к поясу. Поморщился, проведя рукой по изуродованному лицу… А после – горестно усмехнулся.
– Захочет ли твоя дочь быть со мной? Теперь? С такой-то моей красотой?
Джеймс почувствовал на губах улыбку.
– Мужчина не должен быть красив, – произнёс он, кивнув головой туда, где, закончив схватку, беседовали Мэл Ринн и Нинэйн: она – такая же надменная, он – ещё обгорелей…
– Мужчина, – добавил Джеймс, – должен быть героем.
Артуриан тихо рассмеялся. От него тоже не укрылся заинтересованный взгляд непокорной Девы, что парила над Мэлом, не сводя с бывшего противника глаз.
– Героем, – согласно кивнул Артуриан, оглаживая рукоять Калибурна, и вновь повернулся к Джеймсу. – Теперь нам по…
Договорить он не успел.
Позади, далеко в лесу, послышалось надрывное ржание.
– Блейк! – встрепенулся Джеймс, и тревога бешено забилась в висках, когда…
…Дайана поняла, что ей не послышалось.
За пределами Хокклоу и правда ржал конь.
Стрелой к окну! Скорей! Скорей, чтобы увидеть…
…Как в замке, впервые за полгода, открываются ворота.
***
На гобеленах весело искрится золотая канитель, обычно серый камень будто светится изнутри праздничным, алым… Дайана подмечает всё это краешком глаза и, не останавливаясь, проносится мимо: по гулким коридорам и вниз, вниз, вниз, через две ступени разом, с улыбкой столь счастливой, что ноют щёки…
«Вернулся. Вернулся!»
Хочется кричать это каждому встречному слуге, целовать милые, безмятежные лица; схватить в охапку Хэтти и протанцевать с ней всю дорогу до двора…
Но не сейчас, не сейчас.
Всё это будет потом, а пока вниз по ступеням, направо и опять вниз. Сердце – крылатое, восторженное – бьётся в груди беспокойной малиновкой, и вот уже дверь, двор…
Внезапное осознание – как удар под дых. Малиновка-сердце подстрелена, безжизненным комочком в никуда, кружатся последние перья.
Холодея, Дайана смотрит на свои чумазые ладони и обтрёпанный, мужской наряд. На мгновение запускает руку в неубранные, спутанные вороньим гнездом волосы.
Разве так встречают отца? Разве он не запрещал ей это опасное баловство: исследовать замок, подобно неуёмному мальчишке?..
Метнуться бы обратно, за дверь, стремительной молнией в свою комнату…
Поздно.
Чёрный глаз под свисающей чёлкой уже видит её, нос – фыркает.
Блейк приветственно ржёт, и человек, что только-только спрыгнул с него, оборачивается.
И снова хочется бежать, но теперь в другую сторону: вперёд, бесконечно-широко раскрывая объятья…
Но улыбка гаснет, смывается серым, будто октябрьский дождь, взором. Дайана не бежит – еле идёт навстречу, ступая ногами, налитыми чугуном.
Ни морщинки на мраморно-белом лице. Ни единого отблеска серебра в иссиня-чёрных прядях. Барон неизменен. Барон суров.
Рука вдруг тянется… И останавливается, падает. Булавой сжимается кулак.
– Приветствую тебя, отец. – Тихо. Сдержанно. Холодно.
Две ледяные стрелы – прямо в глаза. Насквозь – и будто не видя.
– Привет и тебе, Дайана.
Лёгкий поворот и…
Всё.
Стрелы уже летят в другую сторону, по очереди пронзают спешащих навстречу слуг. Рука в бархатной перчатке хлопает коня по боку – и барон уходит. Плащ – рваный, узорчато-грязный – надменно вздувается за спиной.
…Зябко, так зябко. Словно в секунду заболела лихорадкой. И вокруг – всё белое, больше не алое, и эта белизна нестерпимо режет глаза…
– Прочь, – выдыхают губы, когда один из слуг берётся за уздечку. – Я сказала: прочь!
Слуга шарахается назад, пятится с низким поклоном. Дайана хватает уздечку и сама ведёт Блейка в конюшню.
Щеки дёргаются, дрожит гладящая любимца рука. Блейк ловит пальцы тёплыми губами, фыркая, подставляет морду в шелковистых шерстинках.
«Это не я, это – Моргейна… Это не я, это – Моргейна…» – крутится в голове бешеный, злой вихрь. Но глаза жжёт всё сильнее, и Дайана, тесно прильнув к Блейку, прячет лицо в его густой гриве.
И всё-таки вернулся.
Вернулся.
Глава 4. Незнакомая книга
Вокруг огромного, отливающего закатным солнцем котла скользили двенадцать лёгких силуэтов. Бледные до прозрачности пальцы бросали в его багровую, как глотка зверя, глубину крысиные хвосты и шкурки бородавчатых жаб, выливали из тонкостенных склянок яд болиголова. Рукава одеяний – тёмных, словно крыло нетопыря, – подметали забрызганный свежей кровью пол, а босые ступни, казалось, вот-вот оторвутся от земли.
Дым, что тянулся из котла, густел и рос, будто вихрь смерча, рождённого в глубине северного моря. Быстро, мимолётной мыслью, в нём пролетали короткие молнии и вспышки – зелёные, словно кошачьи глаза. Каждый раз подмечая это, ведьмы приходили в исступленный восторг; гримасничая, кривили пурпурные, цвета сырой печени, губы и пели, шептали, шипели свои тёмные заклинания…
Внезапно голоса стихли. Скрипнула дверь – и в зал, ступая величаво и грозно, вошла она: светлые, как паутина, волосы, льдисто-синие глаза и костяной венец, на котором щетинятся драконьи зубы.
