Вот она, магия тв!
— Быстрее, — торопит нас режиссер. — Массовка сидит тут уже битый час без дела.
Я замечаю ведущего, развлекающего шутками зал.
Конечно, я готова переодеваться!
Работница канала ведет нас всех в гримерную.
«Это нереально», — думаю я, разглядывая свое отражение в зеркале. «Если бы мама могла меня видеть», — приходит следом новая мысль и я проглатываю ком.
Если бы…
Она не верила в чудеса.
Первым неприятным сюрпризом становится то, что алое платье, которое мне выдали, удивительно узкое в бедрах и слишком широкое в груди. Оно только портит меня. Макияж какой-то слишком дерзкий. Я пытаюсь намекнуть об этом гримерше, но она не слушает.
— Нам нужен роковой образ.
И я подчиняюсь.
Второй проблемой становится то, что мне очень трудно петь с оркестром. Они меня не слушают, торопят, не дают собраться.
Я покрываюсь холодным потом, сжимаю кулаки и повторяю себе, что должна держаться как профессионал.
От меня требуется всего один куплет известной песни. Но каждый раз как мы начинаем, случается что-то не то. Музыканты постоянно жалуются, что я тороплюсь. Хотя, в общем-то, это они торопят меня.
Я просто не знаю, что должна сделать. После третьей попытки я уже боюсь смотреть публике в глаза. Стараюсь не замечать камер. Я должна просто справиться со свой ролью, раз уж вышла на сцену.
Колени дрожат. Я чувствую себя как на экзамене, который все никак не могу сдать. Как двоечница.
Прав был Роман. Я не готова.
Наконец не выдерживает режиссер.
— Да кто вообще позвал сюда эту девицу! — взрывается он.
Ко мне спешит та самая девушка, которая провела нас к студии от проходной. Я не могу смотреть ей в лицо, только на прикрепленную за ухом гарнитуру.
— У тебя какое образование? — говорит она, наклонившись к моему плечу.
— Экономическое… — я снова чувствую себя беспомощной мышкой.
— Бли-и-ин, — выдает девушка. — То есть ты любительница?
— Типа того.
— Твою мать, — она в сердцах хлопает себя по бедру. — И как тебя сюда только пустили? Слышь, ну сделай что-нибудь, а? Можешь не запороть хотя бы один дубль?
Она отходит. Я распрямляюсь, холодными руками сжимая микрофон.
По правде, она права. Большинство музыкальных исполнителей имеют профильное образование. Они пели годами, прежде чем выйти к широкой публике. Я по сравнению с ними профан. Мы с Романом только начали работать над моими вокальными данными.
Когда снова начинается музыка, я мой голос срывается, и я готова зарыдать.
— Вот только без истерик сейчас! — слышу я режиссера. — Я обычно не матерюсь, но друзья-товарищи…
Он оборачивается к сгрудившимся за его спиной коллегам.
— Какого хрена? Кто ее сюда позвал?
И тут со сцены спрыгивает ведущий.
— Я. Это же восходящая инстаграм-звезда, Алина Юдина. Решил, любопытно будет если она споет.
Я понимаю, что не могу удержать слезы. Я смотрю прямо в камеру и осознаю, что сейчас идет запись.
Вот о чем говорил Роман!
В следующий миг в студии раздается оглушительный хлопок. Валит дым и пар. Становится темно.
Возможно, упал какой-то осветительный прибор.
Я очень рада, что внимание собравшихся переключилось на локальную катастрофу. Потому что мне очень плохо. Я сажусь на край сцены, все еще стискивая микрофон и старательно прячу лицо за локтями.
Я идиотка.
Пара месяцев жизни с Даниилом притупили мою природную осторожность. Я поверила в сказку и упустила из внимания то, что люди могут жестоки.
— Всем здрасьте!
Мне кажется, я слышала голос Романа, но я сейчас так расстроена, что не могу оторвать руки от лица.
— Верховский! — звучит голос режиссера.
— И вам тоже!
Потом я чувствую, как кто-то касается моего плеча.
— Я забираю мою ученицу. Всем до свидания!
Я ощущаю, как Роман подхватывает меня под локоть.
— Алин, пойдем, — говорит он мне на ухо, помогая подняться, — пока эффект неожиданности еще в действии. Я не хочу дождаться охраны.
Я без слов переставляю ноги.
Роман выводит меня к проходной Останкино прямо в пошлом красном платье и на каблуках. По пути мы успеваем заскочить в гримерную и забрать мою сумку и куртку. Я так потрясена, что даже забываю сказать, где мои остальные вещи.
Вскоре мы уже в машине Романа удаляемся от телецентра в сторону метро ВДНХ. Мои щеки до сих пор горят, мне не верится, что все это правда было.
— Я не хочу ничего говорить, — произносит Роман, должно быть, почувствовав на себе мой взгляд.
И тут я вспоминаю. Локальная авария в студии.
— Дым и отключение света… это ты?
Он барабанит пальцами по рулю.
— Скажем так. Я плеснул водой куда надо.
— В смысле?
— В смысле они потеряют записи и, — Роман вздыхает, — какое-то количество дорогостоящего оборудования.
— Они же могут тебя засудить!
Роман пожимает плечами.
— С деньгами, я думаю, мы это решим, — тут он бросает взгляд на меня и отпускает смешок. — Я мечтал о реванше. Пускай это и вышло не совсем так, как мне представлялось.
Он снова барабанит по рулю.
— Алин, согласись, неправильно смешивать людей с дерьмом и считать, что это нормально.
Я смотрю вперед.
— Ты меня предупреждал.
Роман кивает.
— Тысячу раз. Но, говорят, каждому надо набить свои шишки.
Когда Роман высаживает меня у дома, я понимаю, что не хочу идти на новую репетицию к нему. Я просто не выдержу. Хоть в Останкино по словам Верховского и не осталось записей с телекамер, мобильные-то у всех были. И если это, как говорит Роман, подстава, вскоре все узнает интернет. Я так продолжать не смогу…
— Спасибо, — вдруг говорит мой преподаватель.
Я чувствую, что высоко поднимаю брови. За что?
— За мотивацию, — поясняет Роман. — У меня ведь реально опустились руки. Думал, пошлю к черту это все. Кто я и кто все эти дядьки!
Черт, наши мысли так похожи!
— Сегодня, когда я им оборудование поломал, слушай, вот прям отпустило. Алин, мы с тобой еще…
— Я больше не хочу этим заниматься!
Роман прикусывает губу и смотрит на руль.
