Может стоило оставить Сафонова…
Что за мысли? Я… не знаю, что буду делать. Главное найти моего мальчика. Потом я улечу в другую страну. Я спрячу его где-нибудь в Европе или Азии. Я уверена, мы будем счастливы, начнем все заново.
Забираю купюры немеющими руками, вдруг слышу над ухом:
— Помочь?
Тот самый мужчина.
— С деньгами.
Я почему-то не думаю. Инстинкты, обостренные до предела, работают сами по себе. С размаха бью ему коленом промеж ног. Мужчина сгибается, а я растерянно смотрю на него.
Мне кажется, я начала чуять негодяев. Этот вот такой. Руки по-прежнему дрожат, только уже не от холода. Это нервное. Я впервые дала по-настоящему правильный отпор. Он думал меня ограбить, а может и хуже того.
Бросаю:
— Урод! — и возвращаюсь в иномарку.
— Шлюха… — воет он.
Даю по газам.
Сафонов, он был не такой.
Но думать об этом некогда. У меня сорок минут до встречи.
Паркуюсь у терминала за полчаса. К счастью в здании аэропорта есть фирменный бутик. Одежда спортивная, но плевать. Я одеваюсь как можно неприметнее, напяливаю кепку, наиболее спокойных цветов куртку и штаны, беру рюкзак и прячу волосы в ворот — вот так меня кажется не должны узнать.
Выходя из магазина я уже вижу женщину в сером пальто с белой папкой. Сердце, мне кажется, стучит под самым горлом.
Не знаю, что я сделаю, что скажу ей, потому что невдалеке вырисовывается фигура Эдуарда. Он ведет за руку маленького мальчика.
И тут инстинкты снова срабатывают быстрее мозга.
Бросаюсь к пожарной сигнализации, со всей силы бью по алой кнопке. Звучит сирена.
Мой муж в растерянности оглядывается. Женщина водит из стороны в сторону головой. В зале начинается волнение.
Тогда настает мой черед действовать.
Разбегаюсь, выждав момент и подхватываю на руки мальчика. Мне уже все равно, бежит ли кто-нибудь за мной. Я со всех ног рвусь к выходу, прижимая к груди маленькое теплое тельце.
Вдыхаю запах, только он как будто немного чужой.
Ребенок всхлипывает.
— Ничего, родной! — крепче прислоняю к груди. — Мама рядом. Все будет хорошо, Руслан, любимый мой.
— Ты мне не мама, — раздается вдруг и я немею.
Даю ребенку оторвать от моей груди лицо.
Это совершенно другой мальчик — русый с темными глазами.
— Я не Руслан, я Владик.
Черт! Глаза у него как у Сафонова.
Отрываюсь и упираюсь взглядом в бугаев. Они явно идут на меня. Делаю шаг назад, крепче прижимая к себе ребенка. Не отдам его им, даже учитывая, что он не мой. Эти мужчины явно ничего хорошего не сулят.
— Эльвира, стоять! — доносится сзади голос Эдуарда. — Сейчас же отдай ребенка, он не твой! Ты даже себе не представляешь, что это за мальчик!
Ошибаешься. Представляю.
***
Сафонов Валерий
Не сразу понимаю, что спал и мне снилась Рита. Ее руки, нежные, голос, полный радости. Такая, какой я еще хотел ее знать.
Ну а потом…
Они отняли у меня все, что было, добили практически, гнали как добычу, подстрелили как…
Пытаюсь поднять руку, но кисть не слушается, словно привязана. Дергаю сильнее. Еще… Еще!
Да вашу мать!
Каждый гребаный раз я поднимался и отвечал врагам, кем бы они ни были.
— М-мать! — свет бьет по глазам.
Единым движением приподнимаюсь и сажусь в постели. Черт их дери! Да это не постель, больничная кушетка.
— Валерий Владимирович… — глазами, огромными от удивления, на меня смотрит вбежавшая в палату медсестра.
Что-то неприятно тянет правую руку книзу.
— М-мать…
Я поручень от кровати вырвал.
Девочка трясется от страха. Тогда я облокачиваюсь на колени, попутно замечая, что кто-то всю мою одежду умудрился взять. Да, вид для уважаемого человека неподходящий.
Впрочем, девушек я не стесняюсь. Более того, я их очень даже люблю.
— Сафонов… — на пороге комнаты замирает человек в медицинском халате, видимо, врач. — Сафонов, он…
Мужик смотрит на меня во все глаза и я отвечаю ему дежурным взглядом — спокойным, сосредоточенным: чего, собственно, приперся?
— Не думал, что поправится… — врач смотрит на медсестру, потом откашливается. — Простите… мы не ожидали, что лечение подействует так скоро.
Скалюсь. Ага, дипломатично сформулировал.
Делаю движение, чтобы вылезти из койки.
— Лежите, лежите! — бросаются ко мне разом и врач и медсестра.
Да хрена с два! Сам отвязываю вторую руку и освобождаю от бинтов ноги.
Когда меня враги отца в лесу подыхать оставили, я выполз к дому егеря. Когда впал от кровопотери в кому, справился, и через месяц открыл глаза. Когда едва мог пошевелить пальцем и врачи пророчили мне инвалидом остаться, встал на ноги, через год ходить смог, а морды бить так, что никому не хотелось добавки — через два.
Единственное в чем я ошибался была Рита.
Я думал, она будет улыбаться, держать мою руку, когда открою глаза.
В моей палате было пусто — зеленые стены, растрескавшийся потолок.
Я думал, вернусь, спасу ее.
Все, что я нашел — ее бледная тень. Сторчавшаяся подстилка местного наркобарона.
Когда меня увезли эти уроды, она была беременна.
Помню, как тряс ее за плечи, как орал: “Что ты с ним сделала?”. Рита была потеряна, сама не своя. Все тело в следах от уколов, гниющая рука. Мне до сих пор хреново, когда вспомню.
— Валер, я отказалась… — шепчет сухими губами. — Не место ребенку… Не место здесь…
В наркопритоне, конечно не место.
Она бредила потом, качала у меня на глазах маленького сына — это была грязная, облеванная рубашка. Я сидел у ее кровати и не мог двинуться, не мог ничего сказать, даже слезу единственную выдавить не получалось. Все, что я ощущал — черную, разрастающуюся дыру в груди, жажду мести.
Рита умерла через два дня. С тех пор и зарекся иметь отношения, терять кого-то, кто значил полмира, куда хуже комы.
Но сына я не бросил. По крайней мере, мне нравится думать так.
Когда я сунулся в роддом, где рожала Рита, нашел запись о мертворожденном ребенке. Врач сказал, жена была в край обдолбанная. Младенец не задышал.
В моем доме все равно есть запертая детская. Вот бы мои противники удивились!
Она сказала, что назвала сына Владиком, в честь отца моего отца. Если бы она знала… Бандиты хотели стрясти долг с дедушки ребенка. Папаша открестился.
