— Он — мой смысл жить, — бросаю Сафонову когда он останавливается возле машины, не надеясь на ответную реакцию.
Но мой спутник вдруг поджимает губы:
— Я правда не ожидал.
Вырываюсь из лап его охранников.
— Архипова врала, но я думал не об этом…
— Что?! — сердце прямо кровью обливается.
Сафонов хмурится.
— Если с ним что-то не так… — бросаюсь вперед.
Валерий стоит на моей дороге как скала, перегораживая путь, и я понимаю: попробую бить его, в грудь кулаками стучать — безрезультатно.
Я видела его без рубашки — груда мускулов. Захочет, никакая охрана не понадобится. Сафонов не даст мне своевольничать и не позволит убежать.
Чуть-чуть отодвигаюсь, понимая, что Валерий, наверное, единственный мужчина, перед которым приходится отступать.
Но я почему-то и не хочу противостоять ему. Это что-то инстинктивное. Животное. Я чувствую, что именно ему я и хотела бы подчиниться.
Сафонов вдруг наклоняет голову, давая этим жестом знак охране не трогать меня и бугаи расступаются.
Мне кажется, что в первый миг их главарь даже делает шаг мне навстречу и словно пытается раскрыть объятия чтобы меня утешить, но вовремя останавливается.
Действительно. Такие вещи не про Сафонова Валерия.
Я тоже делаю шаг назад. Странно это ждать того, что человек, который собирается меня замуж продать, прижмет к груди и пожалеет.
Набираю воздуха в легкие. Сил у меня практически не осталось потому что в последнее время навалилось столько всего, что ноги практически подкашиваются. Так хочется чтобы кто-нибудь уже заступился за меня. Чтобы сказал, что берет на себя все мои проблемы.
Но глупо об этом мечтать. Собираю остатки гордости и сил. Смотрю в лицо Сафонову.
Я должна все узнать.
— Что с моим сыном?
Он глядит в сторону, несколько мгновений медлит, потом говорит:
— Я зря взял с собой тебя.
И тут я уже готова броситься на него с кулаками.
— Почему?! Ты думаешь, что мать не имеет права… — Сафонов перехватывает мое запястье и смотрит в глаза ледяным, до глубины души пронизывающим взглядом.
— Имеет, — вырываются у него слова. — Послушай…
Приподнимает руку так, что я практически остаюсь болтаться в воздухе, приподнимаясь на цыпочках. Ну и силища у него! Удивляюсь уже не в первый раз.
— Я знал, что Архипова обманывает, — щурится, отводя взгляд. — И сам выяснил верный адрес. Удивился конечно несказанно.
Как будто шум какой-то странный стоит в ушах. Так что с моим мальчиком? Надеюсь, он не…
— А потом вспомнил, что вытряс из этого твоего мудака, — очевидно, что так Сафонов называет моего теперь уже бывшего мужа, Эдуарда.
Я забываю о том, что должна была бы сопротивляться и просто повисаю на руке у моего похитителя. Теперь в ногах готова была бы у него валяться, только бы отвел беду, которую я сердцем чувствую. По правде я все это время с исчезновения Руслана ни на минуту не ощущала покоя. Как будто чувствовала…
Но кто он такой? Сафонов же не господь-бог.
Сейчас читаю на его лице признаки смущения — словно он и сам понимает.
Мои губы приоткрываются.
Хочу узнать ответ: а вот он спас бы моего сына, если бы мог?
— Короче, — Сафонов отводит глаза. — Он мне признался что ребенок… пострадал.
Сжимает челюсти, прерывается. Я не дышу.
— Узнал я еще неделю назад, — Сафонов наконец опять становится спокойным и внешне будто бы безразличным. — Я выяснить попросил подробности, когда прислали этот адрес.
Кивает в сторону, как я теперь уже понимаю, больницы.
— Почему там, — докладывается Сафонов. — Так вот. Ты когда заявление на него подала, козлина вспылил. Сел в тачку и погнал с ребенка родственникам отдавать. Разбился вот как раз в этих местах.
Я перевожу взгляд на больницу.
— Да, — слышу голос Сафонова как будто издалека. — Сам пристегнутый был, а парня… Парня даже из областной больницы не забрал!
— Что с ним? — почти беззвучно выдыхаю.
Тогда Сафонов почти нежно отпускает мою руку и несколько мгновений смотрит мне в глаза, как будто спрашивает: “Выдержишь?”.
Я вздергиваю подбородок. И не такое приходилось…
Но тут ноги как будто подворачиваются, слезы выступают на глазах. Да я уже просто… Все, что в последнее время происходило, похоже на каток, вжимающий меня в асфальт.
Сафонов вдруг прижимает меня одной рукой к своей груди. Жест почти нежный. Наверное максимально доступный такому человеку, как Валерий.
Я не выдерживаю и начинаю беззвучно плакать, потому что помню как Эдуард пропал тогда на четыре дня. А потом вернулся с загипсованной рукой и синяками. Сказал, что получил все это в пьяной драке. Ведь я, тварь такая, позволила себе на него жаловаться и он стресс в баре снимал. А потом, собственно, на нервах подрался.
Эдуард тогда мне соврал, что честь мою защищал перед собутыльниками. Мол, приняв алкоголя, рассказал другим мужикам о том, что происходило в нашей с ним семье и те стали обзывать меня худшими словами.
Сжимаю кулаки до боли. Уверена, что на ладонях останутся следы ногтей.
Я знала, я уже тогда знала, что он что-то скрывает!
— Он… инвалидом остался? — решаюсь наконец на эти слова.
— Я слышал, что ребенок так и не проснулся после операции на мозге, — звучит как приговор и я чувствую как уходит из-под ног земля. — Кома.
Сафонов ловит меня уже обеими руками. Ставит на ноги и заставляет посмотреть себе в глаза.
— Слышишь, Эльвира, я найду ему врача, — звучит так уверенно, что я перестаю сомневаться. — Лучшего из-за границы выпишу. Абрамова обоим нам про ребенка соврала: тебе сказала, что он жив, а мне — что умер. И она бы могла прикончить его, узнав для чего мне все это надо. Хорошо, что у меня есть… чутье и надежные люди.
Сафонов легонько встряхивает меня за плечи и я чуть-чуть прихожу в себя. В ушах звенит. Реальность плывет перед глазами. Я не могу поверить в то, что услышала. Хотя и сомневаться у меня причин нет.
— Вот только дурак я, что взял тебя. Думал, что мать… Думал, что он в сознании. Блять, че я в этих бумажках медицинских понимаю? Написано же было “политравма”.
Сафонов скалится и отводит глаза.
— Я должен тебе, Эльвира. За сына, — вот теперь он напоминает мне нормального человека.
— Хорошо, — мне кажется я улыбаюсь, точнее я пытаюсь улыбнуться, но не уверена, что мои губы теперь способны воспроизвести это движение. — А я…
