— Да, конечно, спрашивай, — я киваю, а сама скрещиваю пальцы под столом. Умалчиваю, что дело вовсе не в “соскучилась по своим”. Честно говоря, даже полгода спустя мне все еще неловко приходить в свой смертный дом. И пусть ни отец, ни мать меня не видят, все равно как-то тяжело.
Рональд Уоллес не был архангелом, не был серафимом — и возможно поэтому Молли выходит из его кабинета сияющая довольной улыбкой. Наверное, Анджела Свон, только заслышав мою фамилию, отказала бы мне в пропусках в смертный мир. Навечно.
— Разрешил, — Молли так искренне за меня радуется, что мне поневоле становится стыдно, — сейчас, погоди, я оформлю бумаги. Заполняй заявления пока. И кстати, раз уж так, три пайка сразу забирай, поняла? И без нашей еды в смертный мир не суйся.
— Да, я помню инструкции, — киваю я и склоняюсь над заявлениями.
Мне кажется, что я что-то нарушаю, по крайней мере, пока я заполняю бланки, руки мои, сжимающие ручку, потихоньку трясутся. Кажется, сейчас вломится в дверь Департамента Перемещений Артур Пейтон, схватит меня за шиворот и отправит куда-нибудь в карцер.
Нет, в нашем отделении карцеров нет, но кто его знает, может, ради меня заведут?
Молли даже замечает мою нервозность, притаскивает мне мятного чая и даже какую-то булочку из собственных запасов, заставляя меня чувствовать себя еще более неловко. Впрочем, увернуться от дружелюбия Молли — почти преступление, поэтому я не брыкаюсь и выпиваю чай. И булочку тоже щиплю. Слегка с украдкой.
Никто не является, никто не изобличает меня как ту самую дурищу, что освободила исчадие, и сорок минут спустя я получаю и три изящных ключа на выход в смертный мир, два из которых тут же прячу в карман, и три продуктовых набора — кстати довольно неплохих, по крайней мере если сравнивать с продуктовым снабжением постящегося. Слава богу, я взяла с собой рюкзак. Честно говоря, и не думала, что оформлю три увольнительных сразу, это была импровизация — я серьезно опасаюсь, что приди я позже — и слух о моей причастности к побегу исчадия доползет и сюда, и с выходом будут известные проблемы.
Ключи работают просто. Ты берешь, запихиваешь их абсолютно в любую замочную скважину, хоть в дверцу шкафа, поворачиваешь ключ три раза, и вуаля. Теперь за дверцей твоего шкафа не четыре отглаженных форменных пиджака, а гулкий зал Вестминстерского аббатства, или какого-нибудь другого храма, куда загадаешь, туда и попадешь.
Перед тем как все-таки толкнуть дверь, я замираю, прислоняясь лбом к теплому дереву. Сегодня могу себе позволить, сегодня никто не дышит мне в спину и не торопит, потому что “я тороплюсь увидеть сына, а ты тут копаешься”. Да и сегодня потряхивает меня совсем не от того, что я боюсь видеть отца и угрызаться совестью от того, как я его подвела. Сегодня я намерена пойти на серьезную авантюру. Ну, по крайней мере, для меня это точно авантюра.
— Все будет хорошо, Агата, — тепло щебечет за моей спиной Молли, и я слабо улыбаюсь. Бывают же такие люди-солнышки, которые пытаются тебя согревать в любое время дня и ночи.
Выдыхаю, толкаю дверь от себя и шагаю в прохладу смертного мира.
В кармане рубашки, у самого сердца лежит сложенная вчетверо кредитная сводка.
Ну что ж, Генрих Хартман, держись.
Я иду по твою душу!
6. Поймать демона
Лететь над смертным Лондоном и не ностальгировать — просто невозможно.
Лондон Чистилищный — это даже не Лондон, там нет ничего привычного, там даже расположение улиц совершенно другое, не говоря о том, что нет никакой привычной архитектуры. Ни тебе Тауэра, ни Биг Бена, ни Лондонского Глаза, хотя это — еще самые поверхностные отличия.
А мне не хватает лондонских улиц, не хватает аллей Сент-Джеймского парка, по которым мы с Ханни гуляли по выходным, не хватает общественного Сада в Сент-Данстане, в котором часто рисовала летом, сбегая с последних пар в академии.
Одно обидно, когда ты оказываешься в смертном мире — он крутится без тебя. И Ханни растет без меня, и подружка по академии, та самая, с которой мы фотографировались на обшарпанной, но такой потрясающе живописной Принслет-стрит — она вышла замуж в прошлом месяце. Я должна была быть подружкой невесты и крестной её ребенка, но мне, увы, — уже не до этого.
Для смертного мира я призрак, причем невидимый. Демоны меня видят, собственно поэтому я приземляюсь, только когда нахожу нужную улочку и нужный ресторан.
Найтсбридж… Ничего себе, в дорогой район занесло Генри. Здесь хорошие виды, хорошие заведения, а я-то думала, что это будет какой-нибудь дешевый ночной клуб и какая-нибудь случайная девица, которая вдруг подвернулась ему под руку, пока он искал, с кем бы ему поразвлечься.
Проходить в ресторан мне нет необходимости. Те, кого я ищу, сидят на летней веранде, за одним из столиков, ближайших к улице.
Генри сложно не заметить с его-то рыжей гривой, пусть и собранной в хвост, а напротив демона сидит брюнетка. Зрелая, вполне привлекательная, кстати, мой придирчивый взгляд не замечает откровенных изъянов, хотя она же из Найтсбриджа, наверняка есть деньги на косметолога и парикмахера. Полновата чуть-чуть, но в том виде, в котором обычно это добавляет женщинам только аппетитности.
А Генри люди видят… Вот эта девушка его точно видит. Хотя, чем сильнее демон, тем дольше он может удерживать себя в видимой и осязаемой смертными форме. Человек не увидит только того, что ему видеть не положено — например, рогов, и прочих демонических меток.
Я стою шагах в семи от Генри и в принципе опознала его только по волосам, хотя ладно, рога у него тоже очень приметные. Он времени не терял, уже где-то прибарахлился. На демоне какая-то черная кожаная куртка, и уже даже это подчеркивает линию его плеч. И джинсы, не пойми откуда взятые, отлично, кстати, сидящие на его бедрах…
Черт, Агата, ты тут не для этого вообще-то…
Но эстетичная картинка же! Ведь я уже говорила — телосложение у Генри такое, что если бы он позировал в художественной академии — с высокой степенью вероятностью, ему пришлось бы отбиваться от орды озабоченных первокурсниц.
Я привыкла смотреть на мир вот этим взглядом, очерчивающим контуры предметов и перекладывающим их на бумагу, отмечать достоинства, думать над тем, как превратить какие-то изъяны картинки в фишечки.
Знаете, сколько раз я срывала Джону обеды? Только из-за того, что меня озарило вдохновением и желанием срочно-срочно набросать его профиль.
Я не слышу, о чем говорит своей собеседнице Генри, он делает это настолько приглушенным и интимным шепотом, что ясно — ничего приличного он там ей не рассказывает. А девушка — девушка вообще ничего не ест, и вообще вот-вот растечется по столику.
Она заворожена, это очевидно. Я отсюда вижу, как она облизывает губы, как пылают её щеки.
И я её самую капельку понимаю.
Всякое движение Генри — плавное, неспешное, в них сквозит этакая ленца, и это действительно гипнотизирует.
