— Смешная ты, девочка, — шепчет демон, чуть улыбаясь. — Нравлюсь, да?
Врать демону бесполезно. У них чутье, они чуют буквально все, что ты чувствуешь. И чем сильнее демон, тем сильнее его чутье. Этот наверняка почует мое вранье еще до того, как первое слово неправды сорвется с моего языка. И ложь запрещена. Каждое лживое словечко — лишний минус по греховному кредиту. Минус по кредиту — неприятности от отдела кадров. Мне же дана такая уникальная возможность — отработать собственный долг! Не всем обитателям Лимба улыбнулась такая удача.
— Ты хорош, — смущенно улыбаюсь я. — Профиль такой четкий. Я бы нарисовала…
На самом деле он не походит на чудовище. О нет!
О демонической природе говорят только витые, длинные черные рога, покоившиеся над ушами. Ему чертовски идут его длинные, слегка вьющиеся рыжие волосы, убийственно длинные, спускавшиеся аж за поясницу. Они оттеняют узкие скулы, смягчают его лицо. Узкие губы пребывают в движении, то плотно сжимаясь, то чуть обнажая зубы.
Я люблю такие необычные лица, далекие от античного золотого сечения — пусть нос был чуть длинноват, но было в общей совокупности его черт нечто бесконечно завораживающее. И, если бы он улыбнулся — если бы он мог сейчас улыбаться, искренне, открыто, без толики ехидства, без сквозящей боли, — кажется, перед этой улыбкой вряд ли возможно было бы устоять.
Яркое лицо. Очень выразительное.
— Ты совершенно невозможная прелесть, птичка, — мягко смеется демон, не спуская с меня бархатного взгляда темно-янтарных глаз. — А знаешь, я бы поработал твоим натурщиком. С обнаженной натуры ты тоже рисуешь?
— Не пробовала, — я опускаю ресницы, ощущая, как начинают пылать щеки. Ой, ну я, конечно, в курсе, что демоны, особенно распятые, очень много думают о сексе, но вот не настолько же быстро сводить к этому разговор?
— Какая жалость, что не могу помочь тебе ликвидировать этот пробел в образовании. — Вкрадчивый мягкий голос обволакивает меня, будто жаркий кокон крепких объятий. Ничего не скажешь, обращаться этим орудием обольщения мой собеседник явно умеет.
Кормить его приходится с рук. Отламывая от просфоры по крошечке. Жует он медленно. Вообще так-то я и вправду играю с огнем. Он же правда может меня укусить и отравить. И высосать. Яд исчадий токсичный. Попадет мне в кровь — и все, конец.
Мне везет. Мой подопечный даже не думает трансформировать человеческие зубы в демонические, правда, когда я вкладываю в его губы последний кусочек, он ловит мой палец своими губами, будто целует их. Касается языком и тут же отпускает. Я даже не успеваю испугаться. А вот смутиться точно успеваю.
Рыжий мне подмигивает. Так провокационно улыбаясь, что даже уже это кажется пошлостью. Тьфу ты, пропасть какая.
Поить демона оказывается сложнее из-за лежачего положения его тела. Приходится поить по капле, наливая воду в крышечку фляжки. Я сначала думаю, что проку от этого чуть, но лицо демона явно светлеет.
— Везучий ты ублюдок, Хартман, — хрипит один из распятых. Оказывается, не все они в забытьи. Есть те, кто может и смотреть, и говорить. Печально, но воды у меня всего одна фляжка. И та уже почти пустая.
— Прикрой рот, Айвен, — рычит мой демон, вдруг резко меняясь в лице. Вот только что смотрел на меня глазами прожженного казановы, а сейчас зрачки сузились в вертикальные щели хищника и черты лица вдруг резко обострились. В них так и проглядывает что-то нечеловеческое. Глядит демон не на меня, а куда-то за мою спину. Оттуда тоже доносится тихое угрожающее, почти животное рычание, от которого по моей коже бежит мороз. Я будто оказалась между двумя волками. Глупая безмозглая крольчиха, тебе бы бежать отсюда, хоть к черту на рога…
Вот если я и думала раньше поделиться остатком воды с этим Айвеном, то сейчас он точно обойдется. Нечего меня пугать!
Смачиваю остатком воды ладони, провожу по лицу рыжего демона, смывая с его кожи пыль, охлаждая. Его лицо горячее, будто у него жар, но это не удивительно. Сколько он жарится на кресте?
— Ох ты ж, — тихо выдыхает демон, прикрывая глаза, пока мои пальцы скользят по его скулам. — Как же хорошо! Спасибо, птаха.
— Да ерунда, — я неловко улыбаюсь. — Не так это и важно.
— Малышка, — Демон приоткрывает один глаз и смотрит на меня, будто потешаясь. — Святая вода распятым притупляет боль. Это, знаешь ли, очень большая милость. Я сроду не видел, чтобы ангелы-стражи кормили и поили распятое отродье вроде меня. Так что, нет, не ерунда. Спасибо.
— Все потому, что ты чертов везучий ублюдок, Генри, — снова шипит из-за моей спины Айвен. — Выторговал себе кормежку.
— Значит, Генри? — повторяю я, вновь поворачиваясь лицом к обрушенному мной на землю кресту. — Или лучше Генрих? Генрих Хартман?
— Генри, — Демон морщится от звучания своего полного имени. — Генрих Хартман — это практически приговор. И да, это мой приговор, но все-таки я сейчас предпочту о нем не думать.
— Почему приговор? — я удивляюсь, поднимая брови.
— Надо же, девочка не в курсе, с кем разговаривает, — хохочет за моей спиной Айвен. — Может, рассказать ей, почему тебя совесть мучает, а, Хартман? С чего можно начать? С девок, которых ты резал, как овец, еще смертным? Или с лимбийских похождений?
— Заткнись уже, Вэйл, — голос Генри становится еще ниже, но звучит, напротив, еще опаснее.
Айвен Вэйл рычит в ответ, уже без слов, как дикий зверь, и на моей спине волоски дыбом встают, будто он мне на ухо уже дышит своей яростью.
— А как тебя зовут, птичка? — ласковый голос Генри так контрастно звучит с его жестким тоном, которым он обращался к Айвену.
— Зачем тебе знать мое имя? — я виновато опускаю ресницы, припоминая, разрешено ли стражам представляться заключенным, и нет, не припоминается. — Я же вряд ли вернусь. Ты же понимаешь, я — страж. Мне не позволен контакт с распятыми.
— Но сейчас ты со мной хорошо так контактируешь, — насмешливо замечает Генри.
Я без лишних слов поворачиваюсь, демонстрируя Генри сломанное крыло.
— У меня вроде как исключительный случай, — поясняю я. — Да и, по сути, бросить место своего преступления я не могу. Нужен кто-то, чтобы помочь снова поставить твой крест.
Ожоги моя сущность залечить может — душа помнит, каким должно быть тело. Перелом крыла — нет. Это же дар небес вроде как. Нужен кто-то из серафимов, кто-то, умеющий исцелять наложением рук. Меня этим даром не одарили, увы. Слишком грешная.
Но, разумеется, за этот разговор мне еще влетит. Нарушение правила наверняка ляжет в выписку кредитных изменений. Но ладно, это я как-нибудь переживу.
— И что ты будешь делать? — тихо спрашивает Генри. — Пойдешь пешком? С Холма Исчадий? Это действительно долгий путь, тебе не вынести.
Ну да, не под палящим, безжалостным к нечистым душам солнцем верхнего слоя Лимба*. Не без воды и без еды. Но я уже подумала об этом.
