Интересно, как давно Дэймон стал «проблемным» работником в Штрафном Отделе? Больше восьми месяцев или именно столько?
— Это дата второго приговора, — негромко и недовольно роняет Дэймон, наблюдая за мной и явно пытаясь понять, что я задумала. Это безумно забавно — когда от тебя ждут подвоха, а тебе не то что не до подвоха, тебе бы понять, что тут конкретно происходит.
— Второго? — уточняю я на всякий случай, хотя примерно уже поняла о чем речь. — Она получала амнистию?
— Амнистия — это когда Трибунал признает право демона на помилование, — Дэймон кривится, будто от сильнейшего мышечного спазма, — Энни же… Энни помилование не утвердили. И вернули сюда.
Он проговаривает это сквозь зубы, с искренним недовольством и глубокой болью.
— Почему вернули? — я не слышала о том, что после размыкания оков демона могут вернуть на Поле. Но что я вообще знаю об этом? Мое знание об амнистиях и помилованиях заканчивается тем, что они бывают. Я только несколько раз сопровождала амнистированных до КПП Святой Стражи, где передавала их трибунальным серафимам. И все. Я была уверена, что у них все уже неплохо…
— Потому что суккубы находятся за чертой допускаемых до реабилитации демонов, — огрызается Дэймон, впиваясь в собственные предплечья когтями, будто нарочно сам себя раззадоривая, — полноценный суккуб, демон похоти с ярко проявленной способностью к гипнозу. Признана слишком опасной для вашего курятника.
Прешикарнейший наглец, что в анфас, что в профиль.
— Ты подкармливаешь её все это время? — почему-то сейчас на его нападки получается не обращать ровным счетом никакого внимания. Дэймон не отвечает. Полупустая сумка и мелкие крошки от какого-то печенья, налипшие на длинной серой рубахе распятой говорят за него. Кормил. Он её кормил.
— Как же вы познакомились? — терпеливо и непонятно на что надеясь, я продолжаю дергать Дэймона своими вопросами.
— Во время двух недель, что дается демонам на пробную реабилитацию, — Дэймон тихо покачивается с пятки на носок и обратно, — были в одной группе. У нас она была самая сильная. И единственная, для кого Трибунал возобновил приговор. С тех пор я к ней и хожу…
Ага. Значит, никакого «хорошего» Дэймона Штрафной Отдел и не знал. Потому и не возникло никаких подозрений из-за резкого контраста поведения. Но балансирует Дэймон на грани просто виртуозно. Восемь месяцев в его ершистом режиме, да так, чтобы результат его деятельности ежемесячно был положительным…
Я не задаю более личных вопросов. Отношение Дэймона к этой девушке было вполне понятно, уж больно заметно он напрягался, когда я приближалась к ней. Да и с кем попало не станешь делиться амброзийным пайком, который достается демонам только ценой рискованной работы в смертном мире. Только с теми, к кому ты успел привязаться. И кому какая разница — дружеские те привязанности или более чем дружеские?
Но, дружеские привязанности у демонов? Альтруизм в сторону того, от кого уж точно не получишь ни взаимности, ни платы, ни благодарности? Что-то я не помню, чтобы любая инструкция по общению с ними признавала даже за теми, кто амнистирован, подобные эмоции. В общем и целом, за демонами, конечно, признавали возможность исправления, но все сходились на том, что пока человек носит на себе метки демона, он может двигаться в правильную сторону только из-за нежелания повторного наказания. И чем сильнее был демон — тем меньше надежд на него возлагали. Если бы я попробовала сказать кому-то, что полу-инкуб, даже уже не бес, а ушедший за эту черту, только не догрешившийся до пробуждения способностей к гипнозу, демон может безвозмездно и без выгоды кормить и обхаживать беспомощную девушку — я бы просто гарантировала себе приговор «блаженная».
— Миллер обещает мне и другим промежуточным продвинуть расширение границ директивы помилований, — отрывисто и даже не дожидаясь вопроса сетует Дэймон, — говорят, и десять лет назад обещал. А положение дел — все то же.
— Но что Джо может сказать против Триумвирата? — возражаю я практически мгновенно, совесть требует немедленно вступиться за честь моего друга. — Он ведь просто серафим…
— Просто серафим? — Дэймон зло хмыкает. — Агата, ты серьезно не в курсе, кто именно за тобой ухлестывает? Может, моя личная жизнь с Миллером куда разнообразнее твоей, раз я знаю о нем больше?
— И что же ты знаешь? — недоверчиво уточняю я.
— То, что Миллер вполне себе член Триумвирата, — насмешливо фыркает Дэймон, — он был орудием лет сто назад, его стихией был огонь, и нужно сказать, он был… совсем чуть-чуть слабее Артура Пейтона. А демоны в Лондоне твоего Джо любили даже меньше, чем нашего великого и всемогущего. Только потом что-то случилось. Что-то в Миллере сломалось. То ли он усомнился в промысле Небес, то ли сам в себя перестал верить, и к силе своей он больше не прибегает. То ли не хочет, то ли не может, дьявол его разберет. Но даже без силы — он имеет право голоса в Совете Триумвирата. Только не говори, что ты этого не знала. Это же знают все. Ну, кроме блаженных.
— Сто лет… — удивленно повторяю я. Нет, я в курсе, что серафимами за пару лет не становятся, и что в Чистилище можно пробыть довольно долго, и даже возраст Генри я вполне себе припоминаю — трехсотлетний демон, родившийся чуть ли не в викторианскую чопорную эпоху, но…
Светлоглазый, легкий в общении Джо — и был Орудием Небес сотню лет назад? Сколько же ему всего лет? И почему я, и вправду, узнаю такие секреты о лучшем друге от постороннего мне демона.
— Только не говори, что ты из всего моего рассказа услышала только про «сто лет», — досадливо бурчит Дэймон, — не роняй мое и без того невысокое мнение о твоих умственных способностях. И повторять для конченых дурочек я не собираюсь.
Я не отвечаю. Услышала-то я все. Переварить удалось далеко не каждое слово из этих откровений.
— И какой же она была? — тихо спрашиваю я, вновь останавливаясь напротив лица распятой. — Какой ты её помнишь, Дэйм?
Девушка спит. Точнее — она в забытьи. Её силы явно не достаточно для того, чтобы прийти в себя. Даже на Холме Исчадий разговорчив не каждый демон и не круглые сутки, чего уж взять с суккубы.
— Я помню её упрямой, — по губам вставшего рядом со мной Дэймона явно ползет ощущаемая мной и на слух улыбка, — самой упрямой из нашей группы. Я думал — как бы мне сбежать, а она — пахала как конь, чтобы к её работе нельзя было придраться. Как-то раз даже поймала меня за шиворот и отвесила подзатыльник, когда я уже раздобыл ключ в смертный Лондон. Сказала, что нельзя упускать такой шанс, если уж Небеса им одарили. В отличие от меня она верила в Великий Промысел Небес.
Последние три слова демон проговаривает с таким яростным презрением, что мне хочется поежиться. Но о девушке он отзывался с таким искренним теплом, что даже я невольно прониклась к ней приязнью. И ведь вряд ли он сейчас мне лжет, нужно же помнить, что всякая ложь отражается в его сводке и за неё его не похвалят…
— А ты не веришь в Великий Промысел? — я осторожно касаюсь горячей сухой кожи распятой девушки. Господи, как же её жалко… Особенно если вспомнить, что такое — прикосновения к самим распятиям. А ведь такая наивная девчонка, на первый взгляд. Ну… Да, суккуба. Ветреная, взбалмошная девица, что до распятия не могла остановиться и не любила отказывать себе в самом доступном для взрослых людей удовольствии. Но ведь после она была настроена на верный путь. Так почему же её сюда все-таки вернули?
