1; 1,414213; 1,732050; 2; 2,236…
Во рту кислый привкус. Уже начиная считать, я понимаю, что не могу делать этого вечно. Я чувствую, как информация о нашем с ней тайном месте бьется о клетку моего разума так же сильно, как моя паника.
2,449…
— Что-то промелькнуло на секунду, — говорит Ингрид Рите. — Но я не успела. Теперь он вычисляет квадратные корни.
Рита молчит, выражая непонимание.
— Из целых чисел, — поясняет Ингрид, — до шести знаков после запятой.
— У нас нет на это времени, — фыркает Рита. Она снова подходит ко мне сзади, повышая голос, как будто говорит под запись. — Сейчас я введу еще одну дозу.
— Питер, хватит, — умоляет меня Ингрид. — Прекрати, ты же не можешь продолжать вечно.
2,828427; 3…
— Прошу тебя. — В ее глазах стоят слезы. — Если ты не остановишься, мы будем давать тебе разряд снова и снова, пока ты не перестанешь сопротивляться. Пока ты не разучишься считать.
— 3,162277.
Я рычу, даже мысленно. Я не отдам ей Беллу.
— Питти, — шепчет Ингрид.
Голос Риты из-за моей спины отрубает, как будто лязгает ящик в морге:
— Четвертая доза.
Мир становится белым. Я так сильно сжимаю зубы, что слышу хруст и чувствую, как они ломаются. Цифры в моей голове рассыпаются в прах. Я ничего не вижу и не слышу. Я плююсь, лепечу что-то, хочу закричать, но получается лишь тихонько стонать. Я с силой впиваюсь пальцами в рейки под коечным каркасом, и завиток тончайшей фанерной проклейки остается в моей ладони. На одну короткую блаженную секунду в голове становится пусто, но затем ее заполняют красные кляксы, как кровь, сочащаяся сквозь бинты. Я пытаюсь задвинуть их назад, но не могу, я устал. Красное. Красные листья. Красные кирпичи. Я берусь за цифры, чтобы прогнать образ, но не могу вспомнить ни одной. Лес за северо-западным углом школы. Моей школы. Там мы с Бел встречаемся, когда что-то идет не так.
И как только я думаю об этом, понимаю, что Ингрид тоже все видит. Я слушаю и жду, что она скажет Рите.
Я жду.
И жду.
Я открываю глаза. Ингрид вцепилась в свои руки до побелевших костяшек. Ее трясет. Тушь тонкими черными ручейками струится по ее лицу. Рита не обращает внимания на ее состояние.
Ты чувствуешь — я чувствую. Ее слова всплывают как дым в моем обожженном мозгу. Ты мой лучший друг.
Так, может, это не ложь?
Она медленно тянется к тыльной стороне перчаток. Скользит взглядом по моему лицу. Она на грани паники, — может, она и притворяется, но я сомневаюсь. Я чувствую ее, застывшую в неуверенности, виновато поглядывающую через мое плечо на Риту, после чего она переводит взгляд на меня и снова на нее. Она начинает говорить, передумывает и сглатывает.
Я стискиваю зубы. Встречаюсь с ней взглядом, и она не может оторвать глаз. «АРИА», — думаю я. Доказательство того, кто мы есть. Я думаю о потрепанных учебниках математики и шифрах с номерами страниц. Я думаю, что это десятка по шкале ЛЛОШКИП, но мы с этим справимся. Она слегка качает головой, умоляя меня прекратить, но я не слушаюсь. Я думаю о восклицательных знаках. Думаю о соприкосновении наших рук и тепле ее тела, когда она лежала рядом со мной на одеяле с Ночным Змеем. Я думаю о том, чтобы поцеловать ее. Я думаю об окровавленной хозяйственной щетке, падающей в раковину. Думаю о том, как сильно люблю ее.
«Если ты не доверяешь себе, доверься мне», — думаю я.
На лбу у нее выступает пот. Он стекает по ее лицу, как капли конденсата по холодному стеклу. Рита молчит, но я чувствую ее присутствие за своей спиной. Она наблюдает и ждет.
«Ингрид», — думаю я.
— Ана, — шепчет она, едва шевеля губами. — Меня зовут Ана, Ана Блэк.
Ингрид.
Она смотрит на Риту, открывает рот, мешкает. Я вижу, что она сомневается.
— П-паррен… — выдавливаю я, когда она открывает рот.
Язык заплетается, но мне удается сформулировать мысль, потеряв пару звуков. Ингрид смотрит на меня удивленно.
— Что? — переспрашивает Рита.
— Бел с-с-со своим парне… — Рита возникает из-за плеча Ингрид. Она смотрит в угол, на камеру, а потом снова на меня.
— Нам ничего не известно ни о каком парне. Луиза…
— Мама не в курсе, — перебиваю я. — Бел ей не рассказывала, потому что он намного старше…
В челюсти начинает возвращаться чувствительность. Я смотрю прямо на Ингрид. Она смотрит на меня в ответ.
— Ему двадцать три, — говорю я. — А ей семнадцать. Они встречаются одиннадцать месяцев.
23-17-11…
— Где он живет? — давит на меня Рита.
Я опускаю голову, медленно трясу ее, как будто бы пытаясь разогнать туман.
— Я помню только номер дома, — тихо говорю я. Ингрид смотрит на меня удивленно, но я не отвожу взгляд. — Пятьдесят четыре.
Рита терпеливо стоит, ждет вердикта Ингрид. Ингрид через силу сглатывает и отвечает охрипшим от слез, но спокойным голосом:
— Он говорит правду.
Рита наклоняется, поднимает мне одно веко и какое-то время не сводит с меня глаз, взвешивая что-то.
— Проверим.
РЕКУРСИЯ: 2 ГОДА И 9 МЕСЯЦЕВ НАЗАД
— Я говорю правду, — настаивал доктор Артурсон.
Я вглядывался в уравнения на экране, пока не стали слезиться глаза и все X, ∫ и ∑ не исказились и не смазались в одну общую рябь.
— Не вижу.
— Ошибки нет.
— Я не говорю, что не верю вам, доктор А. Я не считаю вас лжецом. Я просто не понимаю почему.
Доктор Артурсон насупил брови. У него были поистине монументальные брови: седые, мохнатые и совершенно гусеничные. И сейчас эти брови сдвинулись в одну волосатую линию.
— Ты мне напоминаешь чертова Гёделя, — проворчал он. — Тощий, дерганый и гений. Еще в детстве его прозвали Почемучкой, и полюбуйся, как он кончил. — Он зловеще поиграл бровями.
— А как он кончил? — спросил я.
Брови удивленно поползли вверх.
— Ты что же, не знаешь?
— Я почти ничего о нем не знаю.
— Ты никогда не изучал Гёделя? Не ты ли порывался вызубрить наизусть все википедийные статьи о каждом великом математике?
Брови продолжили свое головокружительное восхождение на гору Артурсон. Когда они достигли линии роста волос, то напомнили мне пару заблудших овец, наконец-то воссоединившихся со своей отарой.
— Я еще не дошел до него, — оправдывался я. — История математики насчитывает более двух с половиной тысяч лет, а моя — всего четырнадцать. Кого-то пришлось променять на еду и сон.
