СЕЙЧАС
— Пит, Терпит, Тер. Питер!
Два слога. Имя. Мое имя. Звук возвращается первым. Потом свет. Все вокруг не в фокусе. Нависшая надо мной сливочно-желтая клякса издает обеспокоенные звуки. Я моргаю. Ресницы щекочут щеки, как мушиные лапки. Влажно… слезы льются из глаз.
Клякса принимает очертания Ингрид. Ее лицо осунулось и стало еще бледнее обычного.
Она все видела.
Я глотаю горькие слезы. Щурюсь от яркого солнечного света, бьющего в кухонное окно. Распогодилось. Как же долго я сижу здесь, согнувшись в три погибели над столом, пальцами впиваясь в бедра? Длинная нить слюны тянется от пересохших губ к мокрому пятну в паху. Я хочу сплюнуть, но слюна остается на губах. Пытаюсь встать, но мышцы стали резиновыми и не слушаются…
Должно быть, у меня случился приступ, лавина воспоминаний захлестнула меня быстрее, чем я успел сообразить, что происходит. И не было времени ни считать, ни говорить, ни сопротивляться. Я слушаю, как беспокойный стук сердца начинает замедляться. Губы Ингрид шевелятся, и только спустя три удара уставшего сердца я понимаю, что она говорит.
— О боже, Пит.
Тогда я понимаю. Она видела все.
— Н-но… — До меня доходит медленно, и мне не сразу удается связать слова. — Ты ведь уже знала, должна был знать…
Глаза Ингрид широко распахнуты.
— Пит. Я понятия не имела.
— Но… — Я вожу рукой перед лицом, как клоун-мим, накладывающий грим. — Твоя способность. Наверняка ты уже считывала это с меня раньше.
— Это случилось больше двух лет назад, — говорит Ингрид. — Мы тогда были знакомы всего несколько месяцев. Я же говорила, что мне нужно было узнать тебя предельно хорошо, прежде чем я смогла бы читать тебя как открытую книгу. Я чувствовала, конечно, что у тебя что-то случилось, но сам ты не рассказывал, и мне нужно было налаживать контакт. Я не хотела давить на тебя, для этого было слишком рано.
— Но… — Мой мозг, кажется, зациклился на этом слове. — Но с тех пор…
— Питер. — Ее карие глаза полны тревоги. — Если честно, мне кажется, ты даже не думал об этом с тех пор.
Я приваливаюсь к спинке стула, как побежденный боксер. Неужели это действительно так? Мне приходится ухватиться за подлокотники, чтобы подняться на ноги.
Так вот каково это — подавлять воспоминания.
Никаких церемоний, никакого броского пробела в прошлом, просто полное игнорирование. Я вспоминаю АРИА. Только подумайте: существование не просто саморасширяющейся, а самоизбирательной памяти. Возможность взять скальпель и удалить любую ее часть, которую память сама сочтет слишком постыдной, слишком опасной.
Чувство такое, словно у меня в желудке образовалась водосточная труба. Что еще я забыл? А что я сделал?
— Тебе нужно отдохнуть?
Я отрицательно качаю головой.
— Мне кажется, тебе стоит…
Я кусаю губу и чувствую металлический привкус на языке.
— Мне нужно работать. Мне нужно… нужно исправить…
Я не могу даже закончить мысль — настолько она беспомощна.
Ингрид мне не верит, но все равно разворачивает ноутбук монитором ко мне.
— Тогда смотри. Вывод данных завершен. Делай то, что хотел сделать.
Я начинаю с того, что пролистываю все файлы, страницу за страницей, с лицами и судьбами незнакомцев: избит, зарезан, задушен. В моей голове они складываются в мрачный стишок, переплетаясь со строчками, знакомыми с детства: «Зарезан, задушен, избит, развелся, казнил, пережила!»
Наряду с этими тремя китами в мире насильственной смерти, попадались и другие, куда более экзотические способы. Мужчина средних лет в пижаме был найден запертым в сундуке восемнадцатого века с просверленным в боку отверстием, его кожа приобрела вишнево-розовый оттенок из-за отравления угарным газом. Прилагались фотографии крупным планом заноз у него под ногтями. Судмедэксперт вынес предположение, что преступник (личность не установлена) просверлил в ящике отверстие, подогнал к нему выхлопную трубу своего автомобиля и (господи) включил зажигание, в то время как жертва царапала и колотила стенки импровизированного гроба. Или тело молодой девушки, найденное без ладоней, ступней и головы. Жертву расчленили по суставам, упаковали отдельными фрагментами в полиэтиленовую пленку и оставили в промышленном мясницком холодильнике в Хаммерсмите рядом со свиными окороками и говяжьими ребрами. Правая голень и левое предплечье так и не были найдены. Следствию пришлось допустить, что они были куплены и, по всей видимости, поданы к столу одним из элитных ресторанов, который пользовался услугами мясника. Или еще один случай, когда…
«Сосредоточься, Пит», — одергиваю я себя. Не увлекайся деталями. Ищи то, что имеет значение.
— Даже не думал, что их окажется так много, — говорю я.
— Официально нераскрытыми убийства остаются относительно редко, — отвечает Ингрид. Она листает роман Джилли Купер, который нашла на полке в гостиной. — Но я включила в поиск несчастные случаи, самоубийства и смерти при загадочных обстоятельствах. Я подумала, если твоя сестра так хороша, как ты говоришь, она могла замаскировать свою работу.
— Утешительная мысль.
Я открываю пустую электронную таблицу и начинаю заполнять поля.
Каждый ряд — смерть, надежно замкнутая внутри мигающих линий. В колонки я вношу все параметры, которые нахожу в рапортах, если их можно выразить числом: возраст жертвы, рост, вес, доход, часы между смертью и обнаружением тела, количество минут, в течение которых наступила смерть, количество возможных подозреваемых, число близких родственников…
Я составляю код, перевожу бюрократически сухие истории смерти на язык, с которым умею работать. В каком-то смысле занимаюсь шифрованием. В принципе, любой перевод — это шифрование. Не существует такой вещи, как обычный текст, — есть только коды, которые вы понимаете, и коды, которых вы не понимаете.
Я работаю, пока глазные яблоки не начинают казаться мне мраморными шариками, и сумерки окутывают мир за окнами. В какой-то момент Ингрид хлопает меня по плечу и перехватывает инициативу, забирая ноутбук в подвал, чтобы соседи не увидели свет от экрана. Я поднимаюсь наверх, но не могу заставить себя лечь ни в одну из кроватей. Я ощущаю себя вором из сказки, демоном, лишающим невинных людей спокойного сна, просто полежав в их постелях.
Я сворачиваюсь калачиком на диване в полутемной гостиной, подбираясь всякий раз, когда по тюлевым занавескам мажет свет фар, — на случай, если сейчас они остановятся и я услышу шаги по гравию и поворот ключа в замке или, того хуже, стук сапога в дверь.
Чтобы отвлечься, я в почти полной темноте разглядываю книжные полки и узнаю несколько обложек Терри Пратчетта, которые стоят и у меня дома. С фотографии на каминной полке мне улыбается индийская семья: муж, жена и две дочери. Я узнаю старшую, Аниту, ее лицо мелькает иногда в школьных коридорах и на собраниях, и, пожалуй, на пробковой доске объявлений в сводках о школьной команде по джиу-джитсу. Никогда не думал о ней как о человеке, который читает Пратчетта. Я вообще никогда не думал о ней как о ком-то конкретном.
