— Это правда, — бросает Ингрид. — И это самое ужасное на свете.
Я уставился на нее.
— То есть тебя…
— Не лично меня, нет, — отвечает она коротко. — Но четверть женщин в стране в тот или иной момент жизни подвергаются избиениям со стороны мужей и бойфрендов, а я семнадцать лет живу, впитывая чужие эмоции, так что сложи два и два, Пит. Ты это так любишь. Я, конечно, понимаю, что люди совершают и другие ужасные вещи, но все же… — она вздыхает и закрывает глаза. — Чувствовать, как ломаются нос и ребра, как пухнут глаза от ударов человека, который должен любить тебя больше всех на свете, и тем же вечером делить с ним постель, потому что он отец твоих детей, а они же в нем души не чают. Каждая комната — минное поле, потому что там может оказаться он. Каждая невымытая чашка кофе, каждое неосторожное слово — ловушка, потому что все может вывести его из себя. Домашнее насилие, — цедит она. — Звучит так обыденно, но это же твой дом. Это твоя жизнь, твоя семья. Дома ты должна быть в безопасности. Куда податься, если дома все представляет угрозу?
Я тяжело сглатываю, мучаясь тошнотой и чувством вины. Я шпионю за этими женщинами, подглядывая в замочные скважины за самыми интимными эпизодами их жизни, секретами, которыми они не собирались со мной делиться. Я поднимаю глаза и вижу, что Ингрид наблюдает за мной. На ее лице жирным шрифтом читается понимание. Добро пожаловать в мой мир. Наверное, она все время чувствует себя так.
Нехотя я продолжаю читать, но ничего подозрительного не замечаю. Я ускоряюсь, желая поскорее покончить с этим. Имена одно за другим мелькают перед глазами: Джеймс Смит, Роберт Оковонга, Дэниел Мартинес, Джек Андерсон, Доминик Ригби…
Стоять.
Доминик Ригби.
Так зовут отца Бена. Я встретился с ним однажды, когда их с мамой затащили в кабинет миссис Фэнчёрч, чтобы родители могли лицезреть церемонию вынужденного и ничего не значащего перемирия между Беном, Бел и мной. Перемирие продолжалось ровно до тех пор, пока мы не вышли за порог директорского кабинета.
Я открываю рапорт. Восемнадцатого ноября, два года назад, в десять сорок пять вечера в дом Ригби в Камберуэлле вызвали наряд полиции — соседи услышали крики и грохот с первого этажа. По прибытии полиция обнаружила у Рэйчел Ригби синяки на лице и руках, а также (кошмар какой!) перелом ключицы. К рапорту прикреплены фотографии. Я стараюсь не смотреть, но не могу удержаться и краем глаза выхватываю один снимок: крупный план запястья с желто-лилово-черными синяками, опоясывающими его, как наручники. В отчете говорилось, что Доминик Ригби взял на себя ответственность за синяки, но утверждал, что таким образом пытался обездвижить ее, когда она «билась в припадке». Он заявил, что его жена была психически нестабильна, с чем они пытались справиться «не вынося сор из избы». Миссис Ригби на расспросы не реагировала, но на следующий день подтвердила слова мужа, сказала, что это их личное дело, и не стала выдвигать обвинений.
— Ингрид, — зову я. Горло сжимает предчувствием и страхом. — Выясни все, что сможешь, о Доминике Джейкобе Ригби.
— Принято, — говорит она и больше не задает вопросов.
Да и зачем: она уже прочитала каждую мысль, промелькнувшую у меня в голове. Она берет ноутбук себе и через несколько минут присвистывает.
— Что там?
— А я знаю, откуда взялась брешь в похоронной коллекции твоей сестры.
— И откуда же?
— Доминик Ригби все еще жив. Хотя и на волоске.
Я ничего не говорю. Я поджимаю пальцы ног в ботинках и жду, пока она расскажет все до конца.
— Его бросили у Королевской больницы Эдинбурга со сломанной бедренной костью, вдавленным переломом черепа, вывихом плеча, повреждениями скул и глазницы, тяжелым сотрясением и четырьмя сломанными ребрами, одно из которых пробило легкое, а также с ожогами на груди и спине. — Ингрид бледнеет. — Похоже, она орудовала ножом. Он еще жив, периодически приходит в сознание. Это же… Пит, это бесчеловечно. Ни одной из остальных жертв не досталось такого сурового наказания. Их даже за убийства не признали. Отыгралась она на нем, конечно, по полной, ей как будто плевать стало, догадаются люди или нет.
— Когда?
Мне нужно число, Ингрид, только число, и все встанет на свои места.
— Вчера было девять недель.
— Поехали.
РЕКУРСИЯ: 2 ГОДА И 6 МЕСЯЦЕВ НАЗАД
Я был в наушниках и не слышал первых десяти раз, когда Бел стучала.
— Как концерт? — спросил я, когда ее лицо показалось из-за двери.
— Мощно, — ответила она. Взмокшие от пота волосы липли к ее щекам. — До сих пор отдышаться не могу.
— Оно и видно, — я кивнул на руку, которой она вцепилась в дверь. Вокруг костяшек расплылись четыре фиолетовых синяка. — Кто-то руки распускал в мошпите?
Она рассмеялась. Я улыбнулся и даже немного пожалел чувака.
— Не знаю, не знаю, сестренка, — сказал я. — Сама знаешь, как эти фанаты «Чумовых Взрывоопасных Кроликов» относятся к этикету слэма.
Она показала мне язык и вошла в комнату.
— Хорошая попытка.
— Ладно, а как они на самом деле называются?
— «Нейтронные Похороны».
— Черт. Я был так близко.
— «Чумовые Взрывоопасные Кролики» тоже неплохо, кстати, — согласилась она. — Если я когда-нибудь соберу группу, непременно воспользуюсь.
— Жду не дождусь, когда можно будет поделиться с читателями малопопулярных музыкальных форумов своими переживаниями о том, что твои ранние работы были лучше.
Она опустилась на край моей кровати, с картинным разочарованием качая головой.
— Опять мимо, Пит. Это хипстеры, а не металлисты.
— Да блин, ноль из двух. Так это не вы отращиваете пышные бороды и вопите в микрофон о воспалении гениталий?
— Отращиваем, только подбородки, а не бороды. И не используем определенные артикли. А вот насчет гениталий — не исключаю. Разговоры о членах повышают популярность.
— О полыхающих членах?
— За них — бонусные очки.
— Ах ты, предательница! — обвинил я. — Хотя ты права, борода тебе не пойдет.
— Ты так говоришь только потому, что у тебя не растет.
— Есть такое, — признался я и рассмеялся.
Она тоже засмеялась, и я услышал. Услышал напряжение, натянутое, как проволока для сыра, поперек горла.
— Спасибо, что отпустил, Пит. Честно, я это ценю. Мама бы взбесилась, если бы узнала…
Она не закончила, да этого и не требовалось. Если бы узнала, что я оставила тебя одного. Я машинально дотронулся до лба большим пальцем и, заметив это, отдернул руку. Но Бел все равно увидела. Она задрала мою голову и осмотрела рану над бровью.
