Так поступают все нормальные люди.
— Я пойду.
— Хорошо, — говорит она, снова откидываясь на подушку. — Но ты все-таки расслабься. Никто не будет на тебя смотреть. Черт, даже если бы дядя Питер объявился и начал выписывать свои рождественские кренделя, никто бы на него и не взглянул, так что кончай переживать.
Дядя Питер нам не родственник, а просто дядя Питер. «Кренделя», которыми он развлекает нас на праздники, включают в себя розовую балетную пачку, индюшачий окорок и исполнение «I Will Survive». Подозреваю, что с бананами у меня больше общих генов, чем с дядей Питером.
— Что бы ни было, ты ничего не испортишь, — говорит Бел, положив голову на сплетенные пальцы. — Верь мне.
Я смотрю на нее сверху вниз, и боль в животе немного успокаивается. Я и правда ей верю.
— Я всегда тебе верю, — говорю я. — Ты моя аксиома.
— До чего ж ты странный ребенок.
— Странный — согласен. Но прекрати уже называть меня ребенком. Ты всего на восемь минут старше.
— Это была гонка, и я пришла к финишу первой. Насколько велик отрыв, уже не имеет значения.
С лестницы доносится мамин голос — нас зовут.
Я обвожу взглядом плакаты на стене, ища в них поддержки. Великие математики десяти столетий смотрят на меня в ответ: Кантор, Гильберт, Тьюринг. «Мы все болеем за тебя, Пит», — говорят они. Математический юмор — не стоит их за это винить. Я смотрю на тонкое лицо Эвариста Галуа. «Я сочувствую тебе, Пит, — говорит он. — Я чувствовал то же самое перед тем, как отправился на дуэль в тридцать втором году».
«Эта дуэль убила тебя, Эварист, — напоминаю ему. — Ты получил пулю в живот и скончался в страшных муках».
«Тоже верно, — отвечает он. — Не обращай внимания на мои слова».
Рука Бел находит мою.
— Готов? — спрашивает она. — Это займет всего несколько часов, и я каждую минуту буду рядом. Побудь храбрым несколько часов, постарайся.
На углу стола лежит синий блокнот в твердом переплете. Края его слипшихся страниц скривлены временем. Я не открывал его несколько лет, но было время…
Побудь храбрым.
— Идем, — говорю я.
РЕКУРСИЯ: 5 ЛЕТ НАЗАД
Отступаем! ОТСТУПАЕМ!
Вприпрыжку перемещаясь по местами заиндевевшему тротуару, агент П. У. Блэнкман (отмечен знаками почета за ловкость, отвагу и находчивость) остро ощущал четыре вещи: во-первых, ледяной октябрьский воздух, парализующий легкие; во-вторых, топот кроссовок по тротуару; в-третьих, ветер, щекочущий волоски на его голых ногах; а в-четвертых — и это ощущалось особенно остро, — что, если он перестанет прижимать ладонь к своей заднице, с него спадут трусы.
Он выругался, как и подобало бравому отставному солдату Королевской морской пехоты. Трусы серьезно пострадали в бою, располосованные от пояса почти до самого бедра вражеским клинком, но если он успеет вовремя доставить их в дом, срочная операция может уберечь их от горькой участи его верных боевых товарищей и соножников — штанов. (Он почувствовал легкий укол тревоги, задумавшись, как объяснит маме их потерю.)
«Время скорбеть по павшим еще не настало», — мрачно подумал агент Блэнкман. Вызываясь добровольцем на эту миссию, он знал, что придется дорого поплатиться — как кровью, так и (внутри все перевернулось при воспоминании, как он подворовывал активы из маминого кошелька) собственной честью. Другой рукой он стиснул пакет — пончики жирными буграми вспучили бумагу. Цель достигнута: рядовой Штанина был бы доволен результатом.
В 6:04 воскресного утра улицы были пустынны, и свет дома не горел, когда агент Блэнкман юркнул через калитку в маленький палисадник и сиганул к двери. Он даже успел подумать, что выйдет сухим из воды, пока не обнаружил, что забыл ключи.
А потом агент Блэнкман исчез, и на его месте, дрожа на пороге в разодранных штанах, с жалким видом уплетая пончики, пока страх застудить себе яйца не пересилил страх предстать перед прогневанной и разочарованной матерью, остался я.
Ничего не поделать. Я позвонил в дверь.
Затаил дыхание, услышав шаги. Ну давай, давай, я знаю, какой у тебя чуткий сон. Дверь распахнулась, и я выдохнул с облегчением.
— Доброе утро, сестренка, — я изобразил широкую улыбку, но из-за липких пятен джема на губах я, пожалуй, больше всего походил на людоеда.
— Пит? — Бел потерла глаза. Примятые подушкой волосы торчали алым ореолом на голове. — Ты почему… Времени шесть утра… И где, черт возьми, твои штаны?
Я проскользнул мимо нее и тихонько закрыл за собой дверь.
— Собака сцапала, большая такая. Положила на них глаз, ну я и решил, что лучше уступить. Я прям проникся уважением к почтальону.
— Врешь.
— Ты всегда знаешь, когда я вру.
Она ждала подробностей, но я предпочел отмолчаться. Перед глазами до сих пор стоял момент, когда лезвие вспарывало ткань. Иногда мы врем не для того, чтобы нам поверили, — просто сама мысль о том, что начнется, если рассказать правду, кажется невыносимой.
Сестра перевела взгляд с моих голых ног на пакет с пончиками, а оттуда — на вымазанный в сахарной пудре рот. Она смягчилась.
— Приступы становятся тяжелее, — заметила она. — И ты покупаешь еду вне дома, чтобы скрыть это. Пит… — Я понял, что она окончательно проснулась и сложила два и два. Мы с ней были вместе, когда на прошлой неделе я спустил последние карманные деньги на комиксы. — Откуда у тебя деньги?
Я оставил вопрос без ответа.
— Бел, пожалуйста… Мама наверняка слышала звонок в дверь. Не говори ей ничего. Скажи, что это приходил курьер, но ошибся адресом. Скажи ей…
— Сказать мне что, Питер?
Я вскинул глаза, и сердце ухнуло. Мама стояла на лестничной площадке, не спеша завязывая пояс на халате.
Все вопросы, которых следовало бояться, были заданы. И то, о чем спрашивала Бел, и еще один, контрольный. Самый страшный.
— Питер, ты что, украл у меня?
Сгорая со стыда, задыхаясь рыданиями и невнятными оправданиями, я сбежал. Бросился вверх по лестнице и спрятался в своей комнате, захлопнув за собой дверь.
Я осел на пол. Пончики выпали из рук и покатились по ковру, оставляя за собой сахарные дорожки, похожие на галактики. Я смотрел на них с ненавистью, с ненавистью к тому, как нуждаюсь в них, и с ненавистью к стыду, который толкнул меня на тайное приобретение. Супергерои и математики осуждающе смотрели на меня со стен. Галуа презрительно фыркнул.
«Сдаешься, — прошептал он. — Трус».
Но они были моими друзьями — они не могли долго сердиться на меня. «Вставай, — сказали они. — Реши эту проблему. Ты сможешь. Это всего лишь уравнение. Поднимись и подчини его своей воле».
