«Подавись, мерзкая манипуляторша», — думаю я.
Она даже не моргает, прежде чем выстрелить. Я снова падаю, но на этот раз в меня попадают. В правом плече рвущее, жгучее ощущение, как будто кто-то прижал к ключице автомобильную зажигалку. От моего крика зубы сотрясаются до самых корней. Моя спина касается пола. Белла смотрит на меня сверху вниз, и только когда слезы высыхают, я вижу ее облегчение.
— Ты в порядке! — кричит она. — Тебя едва задело. А теперь беги! — Еще выстрелы, еще сотрясения. У Бел есть пистолет.
Она стреляет, укрываясь мертвым оперативником, ее глаза горят.
— Беги! — снова кричит она, мотая головой назад.
Всего в двух метрах позади нас зияет дверной проем. Она прикрывает меня, тратя свои пули, чтобы я мог убежать. Я колеблюсь. Ты не можешь ее бросить. Только не сейчас. Не снова. Господи, как болит плечо.
Я перекатываюсь на живот и на локтях ползу мимо остывающего тела бритоголового мужчины. К его бедру пристегнут пистолет, и я хватаю его. Он тяжелый и чужеродный в моей руке. Я с трудом встаю на колени, гляжу на Риту жгучими, полными слез глазами и отвожу спусковой крючок.
Черт! Отдача отбрасывает меня назад. Пуля вонзается в потолок, и осколки каменной кладки сыплются вниз. Кажется, будто плечо мне вырвали с корнем. Я моргаю, лежа на спине, пыль от осечки щиплет глаза.
Чья-то рука хватает меня за воротник и рывком поднимает на ноги.
— Питер Уильям Блэнкман, твою налево! — кричит Бел. Я едва вижу ее сквозь кирпичную пыль. — Если ты умрешь здесь, клянусь, я буду ненавидеть тебя вечно. А теперь беги.
Она сильно толкает меня. Теряя равновесие, я бегу, и пистолет, как якорь, тянет мою простреленную руку вниз. Последнее, что я вижу, прежде чем ввалиться в дверной проем, — это силуэт моей сестры, уходящий в пыль.
На охоту.
РЕКУРСИЯ: 5 ДНЕЙ НАЗАД
Рита сложила руки на груди, ее карие глаза терпеливо наблюдали за мной. Стоя в окровавленном платье, она излучала неприятный хирургический прагматизм. За ее спиной огромная металлическая дверь была распахнута настежь, готовая поглотить меня целиком.
— Ты всего боишься, — сказала она, — а я ужасно страшная.
Я думаю об этих карих глазах, уверенно глядящих поверх дула пистолета, направленного в голову моей сестры…
Да, думал я тогда и думаю сейчас, вы действительно страшная.
СЕЙЧАС
Парадная дверь 57 распахнута настежь, тяжеленная, как ворота мавзолея. Вместо Риты с дерзко скрещенными на груди руками из дверей врассыпную выходят мужчины и женщины.
Они спешат, опустив головы, молча рассеиваются по туннелям, и только их тени порхают по кирпичам. Их здесь десятки. Я смутно узнаю пару-тройку из них — аналитиков, которых видел во время своего первого визита. Их руки пусты, никто не несет ни бумаг, ни ноутбуков.
Мое дыхание, прерывистое и болезненное, замирает в груди. Я съеживаюсь в своей кирпичной щели, уверенный, что кто-то из них заметит меня и закричит в яростном узнавании. Пистолет — мертвый груз в моей руке. Я вздрагиваю и пытаюсь представить себе, что снова нажимаю на курок, но не могу.
А секунды идут, и никто не приближается ко мне. Мой затуманенный страхом мозг постепенно анализирует схему их бегства.
Случайные дверные проемы. Должно быть, они движутся к выходам, выбирая кратчайший путь на открытый воздух. Они не охотятся за мной. Они убегают. «От чего вы бежите?» — задаюсь я глупым вопросом. И вдруг все становится очевидным.
Вы бежите от нас.
Они шпионы, а не солдаты. Конечно. Наверняка у них есть протокол для таких случаев, и в критической ситуации они всегда готовы к отступлению. Никакой паники, организованная эвакуация. Что им защищать в этом месте? Это всего лишь оболочка, маскировка. Однажды обнаруженная, она уже бесполезна. Важна для них только информация, которую они охраняют. В тот момент, когда команда стрелков начала звать подмогу в свои наушники, они наверняка уже сбрасывали документы в печи и вбивали в компьютерах команды удаления. Данные, их главная ценность, будут сохранены целыми и невредимыми в каком-нибудь другом секретном месте.
Но единицы и нули на жестком диске не единственный способ хранить секреты. Последнее хранилище — это сами шпионы, секреты, вписанные в архитектуру их мозга, и поэтому они бегут, спасаясь, разбегаясь, как олени, чтобы сбить с толку преследующего их хищника. Хищника, который носит лицо моей сестры…
…и мое.
— Ты сам кого хочешь напугаешь, Пит.
Спасибо, Бел, я постараюсь не посрамить тебя. Твои слова очень много для меня значат. Я жду, пока скроется из виду последний — дородный мужчина с разбитым носом. Я крепче сжимаю пистолет и иду к открытой двери пустой оболочки бывшего 57.
Офис — это кладбище пустых компьютерных экранов с проводами, торчащими из их задников, как нервные пучки, где процессоры были вырваны и отправлены в мусоросжигатель.
До лифта двенадцать шагов. Двенадцать шансов, чтобы мои нервы меня подвели. Я оглядываюсь на выход. Я знаю, что не стоит этого делать, но оглядываюсь.
Ты все еще можешь убежать, Пит. Ты так хорошо умеешь убегать. Ты настоящий чемпион в этом деле.
Выход — черная дыра позади меня, усиливающая гравитацию. Она тянет меня с той же силой, что и чизкейк, когда мой желудок разрывается от паники. «Сдавайся», — говорит он. Беги. Сделай уже это. Не убежишь сейчас — столкнешься с тем же выбором, только в следующую секунду, и в следующую, и в следующую после этого. Как думаешь, сколько раз ты сможешь продержаться?
— Одиннадцать… двенадцать.
Я шумно выдыхаю. Я даже не осознавал, что считаю, не говоря уже о том, что считаю вслух. Я нажимаю потной подушечкой большого пальца на кнопку и радуюсь, что двери сразу открываются. Я вхожу внутрь, держась неподвижно, как покойник, и не оглядываюсь, пока не слышу, как двери с шипением закрываются за моей спиной.
Часть меня надеется, что дверь в маленький переоборудованный кабинет будет заперта. Она открыта. Ручка легко проворачивается.
Та же часть меня надеется, что кровать будет пуста. Она не пуста. Почти ничего не изменилось в импровизированной больничной палате: черные потертости, оставленные колесами кровати на пороге, полосатый свет, отражающийся от белого линолеумного пола, окно, выходящее на дом с плоской крышей, под тем же октябрьским небом.
Отличие состоит в том, что единственная обитательница комнаты сидит на кровати, сложив руки на коленях мятно-зеленой больничной робы. Ее глаза очень спокойны.
— Привет, Питер, — говорит она.
