К его большому огорчению, ни охранника, ни его жены дома не было. Дверь была заперта, «Нива», на которой ездил хозяин дома, отсутствовала.
Когда Сергей стоял на крыльце, размышляя о том, что ему делать дальше, его окликнула соседка, – милая симпатичная женщина лет пятидесяти, которая одна из немногих еще не подходила к Сергею насчет долгов матери.
– Здравствуйте, вы Федора ищете? – спросила она звонким голосом некурящего человека.
– Да, – ответил Сергей, который не знал имени охранника.
– Они уехали в город, – сообщила женщина. – Наверное, только к вечеру вернутся. Может, им передать что-то?
Сергей спустился с крыльца, подходя к ней.
– Даже не знаю. Я хотел с ним поговорить насчет работы. Он ведь в охране? – Сергею понравилось лицо женщины. Впервые за долгое время он видел черты лица, лишенные себялюбия, наглости, хитрости.
– Федька-то? Да, в охране, – подтвердила она, и, чуть замявшись, спросила. – Простите, а вы его знакомый? Я что-то вас не припомню.
Ей самой было неловко оттого, что она не помнит, кто он, но не нашлась, как спросить иначе.
Сергей улыбнулся и протянул ей руку.
– Меня Сергей зовут. Я сын Любови, крайний дом.
Она засмеялась и неловко пожала его руку.
– А! Вот оно что! Любу-то я знаю, а про вас только слышала. Ну, что у Любы сын в Москве. Я здесь всего несколько лет живу.
Сергей улыбнулся, любуясь ее глазами, – ясными и светлыми.
– Меня Вера зовут, – спохватилась она.
– Очень приятно, – искренне ответил Сергей.
– А вы говорили, что хотите работу Фёдору предложить? Вы уж извините, что я так любопытничаю, просто мы с Надей, его женой, дружим, подумала, что…
– Да нет, – прервал он ее, – все нормально. Даже хорошо будет, если вы мне скажете, что он за человек. Я его плохо знаю. У нас в московском офисе нужен охранник, и я хотел ему предложить. Тоже вахтой. Но моему начальнику нужен человек надежный, – последнюю фразу Сергей сказал, вопросительно глядя Вере в глаза.
Глаза она отвела и слегка сжала губы. Видно, в душе ее шла борьба между честностью и желанием помочь подруге. Победила честность.
– Ох, боюсь, не подойдет он вам. В Твери склад охраняет. Много пьет. Они бы, наверное, уволили его, но там все пьют, поэтому тут шило на мыло менять. Хотя, лучше, конечно, чтоб он подальше от дома был.
– Почему? – спросил Сергей, пытаясь выразить удивление.
– Ну, понимаете, – она замялась. – Федька человек, вообще хороший…
Она помяла пальцы.
– Но? – Сергей прислушивался к ощущениям в виске.
– Но, когда пьет, это ужас. Надьку бьет так, что, – Вера перекрестилась. – Знаете, как говорят – бьет, значит, любит?
Сергей кивнул.
– Вот это про Федю. Любит Надю, но водку любит не меньше. Его бы отучить, да как? Уже и кодировали и перекодировали – хоть бы что.
Сергей мрачно наклонил голову.
– Я честно вам скажу, Сереж, – она перешла на шепот. – Я боюсь… боюсь, однажды он ее так и убьет. А потом рыдать будет.
Она снова судорожно перекрестилась.
Глаза Сергея потемнели.
«Я должен убить его до того, как он убьет жену», – эти слова он произнес про себя как заклинание. Недействующее заклинание.
Когда он вернулся домой, мать уже проснулась и похмелилась. Она сонно, как мясная осенняя муха сидела на крыльце, греясь в лучах небывало теплого октябрьского солнца. Сергей сначала ее не увидел. Он смотрел себе под ноги, выискивая среди бесконечного золотого ковра березовых листьев красные листья клена. По дороге от Веры он придумал себе такую игру, – если найдет двадцать кроваво-красных кленовых листочков – убьет охранника.
«Шестнадцать, – считал про себя Сергей. – Семнадцать. А нет, это осиновый. Значит, шестнадцать».
У самой калитки его ждал семнадцатый листочек. Сергей оглядел кругом, усердно выискивая красное пятнышко, приподнял калитку, вошел, продолжая глядеть вниз, поставил калитку на место. Восемнадцатый листок упорно прятался.
– И где тебя черти носят? – хрипло и тихо окликнула его мать.
Он вздрогнул. В страхе посмотрел на нее. Убедившись, что она уже немного выпила, он чуть расслабился. Как раз начиналась его любимая стадия. Мать была мягкой и доброй. Самое страшное происходило, конечно, с похмелья. Когда она говорила такое, что у Сергея выступали слезы на глазах от осознания собственной никчемности, его переполняло желание покончить с этим раз и навсегда, он туманно заглядывался вверх, ища подходящий гвоздь в потолке или сучок на дереве, за который можно зацепить веревку и повеситься. Но он не мог так огорчить мать. В Москве-то без разницы, а здесь самоубийство сына доставит ей массу хлопот.
По причине того, что материно похмелье пугало его больше, чем страх смерти, он старался, чтобы в доме всегда была водка. Покупал он ее в автолавке, поскольку не хотел, чтобы мать травилась паленкой Семеновны. Частенько на него накатывал стыд от осознания того, что, по сути, он спаивает мать, чтобы жить припеваючи без ее похмелья. Да, только он один виноват в том, что мать пьет. Ведь, рассуждая глубинно, мы увидим, что, если бы двадцать семь лет назад не появился на свет маленький ревущий Сережа, у Любови могла быть совершенно другая жизнь – свободная и счастливая.
Руководствуясь этими рассуждениями в первые дни своего пребывания у матери, он пробовал контролировать ее употребление спиртного, – заваривал ей чай, просил пройти лечение в лучшей клинике Москвы, предлагал кодировку и многое другое. Вторые сутки лишенная спиртного мать носилась по дому как разъяренная бешеная собака. Она швыряла в сына все, что попадалось под руку. Чайником с кипятком угодила ему в голову, и обожжённое ухо слегка пощипывало до сих пор, хотя прошло несколько дней. На третьи сутки воздержания матери Сергей проснулся ночью, внезапно, сам не зная почему, и обнаружил мать, стоящую с занесенным над ним поленом. Он едва успел отскочить, и полено с глухим стуком опустилось на то место, где секунду назад были его мирно закрытые веки. Она принялась гоняться за ним, выкрикивая такие вещи, от которых Сергею становилось физически плохо, и подкашивались ноги. Наверное, если бы это говорил кто угодно другой, он бы и внимания не обратил, но мать, которую он так любил, игнорировать не получалось.
Истерика кончилась в десятом часу утра, когда Сергей, рыдая и ползая на коленях перед матерью, устало сидевшей на табурете посреди кухни, протягивал ей кошелек, умоляя пойти и купить водки. Она устало тыкала ему в подбородок носком галоши и приговаривала:
– Споить мать хочешь? Хочешь… тебе этого и надо.
У Сергея все расплывалось перед глазами, он ничего не понимал, кроме того, что он грязь и ничтожество.
Наконец, она взяла из его руки кошелек, сказав:
