А ещё, слепой не увидел бы её декольте, представшее во время реверанса в весьма провокационном ракурсе.
Надо сказать, диета моя, хоть и сильно влияет на сознание с восприятием мира, в частности понижая зависимость от секса, убирает обычную для большинства народонаселения одержимость им, но не устраняет его полностью.
Да — мозги мне плотские желания больше не отключают. Но: плотское влечение, как таковое, всё равно, в какой-то мере, присутствует.
Вот только тут стоит учесть то, сколько я уже времени провёл в своей «аскезе» после расставания с Альбиной: полгода? Больше?
А здесь ещё: баня накануне, помогшая телу расслабиться, скинуть с себя остатки напряжения, копившегося во время боя, после боя и последовавшей за ним пытки. Ещё была ночь в «человеческих» условиях, за которую я успел, как следует выспаться и набраться сил… Не удивительно, что организм, отдохнувший и полный сил, начал реагировать положенным ему от природы образом.
И чертовка это обстоятельство совершенно точно заметила. И не важно, что ношу я покрой одежды самый, что ни на есть свободный. Хорошо, что хоть только она.
Так-то я давно не неловкий юноша в пубертате — краснеть, закрываться и прятаться не стал, как и позорно сбегать с «поля боя». Однако, некоторую неловкость всё ж испытал. Что заметила и Анна. Поэтому, за первым «выстрелом» глазками, последовал и второй. Так сказать, контрольный. А я понял, что попал. И что, лучше бы записался на дирижабль стрелком — так был бы шанс от этой особы избавляться хотя бы на время вахт. Теперь же… моей стойкости и моральным устоям предстоят испытания.
Я снова посмотрел в вырез платья девушки, что задержала свой реверанс, перешедший в книксен, уже на целых две секунды дольше требующегося… тяжёлые испытания.
Глава 6
Огромное небо с плывущими в нём ослепительно белыми барашками облачков… А вы замечали, что, чем выше поднимаешься в небо, тем больше это небо становится? Хм… или я что-то путаю, и, чем выше поднимаешься над землёй, тем больше становится земля? А что же тогда происходит с небом? На тысяче метров? На двух? На десяти тысячах?
Помнится, когда, совершая перелёты на ИЛах, прилипая к мутноватому и временами запотевающему иллюминатору, иногда подёрнутому по краям тонкими, невесомыми сетями маленьких паучишек, я вглядывался пространство за бортом, то землю видел вообще редко. Чаще, её закрывала от глаз сплошная белая поверхность облачности. И именно эта поверхность постепенно, минута за минутой, час за часом, начинала занимать в сознании место земли, ведь она же, эта поверхность, на неё так похожа… На ней горы, долины, поля, леса, овраги и дороги. Даже очертания городов и сел временами угадываются… только что не цветные, а монохромно белые с синевой.
Полёты… мне нравилось летать. И не нравилось прыгать… Как нам тогда говорили, смотрящие на нас, как на скорбных умом, летчики: «Только идиот будет выпрыгивать из исправно работающего, нормально летящего аппарата». И я был тогда, даже в какой-то степени согласен. Но всё равно прыгал: так как прыжки — это отпуск, это год за полтора, это деньги. Если не совершать прыжки, то смысл тогда вообще служить в таком роде войск? Можно сразу уйти в пехоту…
Огромное голубое небо. Мы летим на дирижабле, и это совсем, совсем не то, что на ИЛе, АНе или Ми. Совершенно иные ощущения. Совершенно иное восприятие. Здесь — тихо.
Правда: тихо! Вы слышали, как ревёт ИЛ? Естественно, вы слышали, ведь это же я вас придумал, а значит — вы слышали то, что я считаю нужным, и не слышали то, чего я не хочу, чтобы вы слышали. Так вот: дирижабль не ревёт! Он вообще практически не издаёт собственных звуков. Винт… винт у него есть. И он вращается, вроде бы, на взгляд, достаточно быстро, но в сравнении с винтами Ана или Ми-8 — их скорость, это ничто. Да ещё и движок, который этот винт вращает, Артефактный, а не ДВС — не шумит.
Ко всему прочему, винт почему-то расположен сзади, словно у моторной лотки, я же был спереди, на смотровой площадке палубы, и звуки, что хотя бы в теории, издавал винт там, до меня здесь, не долетали.
Шумел только ветер.
Но и ветер… На смотровых площадках палубы стояла какая-то магическая защита от ветра, которая, к тому же, контролировала и температуру воздуха, делая её комфортной. Сервис! Мать его…
Синева… Небо… Где-то далеко-далеко внизу земля.
Достать из кобуры револьвер. Тот самый, чёрный, «прокачанный» до A-ранга. Откинуть барабан, вставить одну «пулю». Вернуть барабан на его место. Потом поднять револьвер на уровень глаз, посмотреть на него, тяжело вздохнуть… и крутануть барабан щегольским, пафосным, выпендрёжным движением — прокатывая этим барабаном по левому рукаву, от плеча к ладони. Так, чтобы уже точно не знать, где же теперь «пуля». Что сейчас напротив курка: «пуля» или же «пустота»?
Снова тяжело вздохнуть и взглянуть в эту упоительную синеву, взвести курок, а потом резко, на выдохе вдавить спусковую скобу. Сразу, до упора, безо всякой плавности и выбирания свободного хода, безо всех заморочек с прицеливанием — всё равно не промахнёшься…
Руку толкнуло отдачей. Верхнюю треть прислоненной к ограждению широкой доски, в трёх метрах впереди меня, разнесло попаданием взрывного боеприпаса, запустив в воздух тысячи мелких-мелких щепок, и облако ещё более мелкой трухи… которые истлевали ещё там, в воздухе. Превращались в холодный серый пепел, пожираемые почти невидимым на фоне этой пронзительной синевы мертвенным пламенем.
Оставшаяся целой после выстрела часть доски, «целой» не долго оставалась. Она так же, как и труха в воздухе, истлевала, от места повреждения вниз.
Я нервно бросился вперёд, поспешил оторвать остаток доски от перил, пока призрачное пламя с неё на эти перила не перекинулось — не хватало мне ещё за них платить! Итак пришлось две больших медных монеты потратить на покупку десятка старых ненужных досок у местного «завхоза» — немыслимая просто цена для такого хлама! Даже представлять не хочу: сколько бы он с меня за испорченные перила содрал!
Я, так же нервно, заметался взглядом вправо и влево по палубе, срочно пытаясь придумать, куда же деть этот «факел», что становился всё короче и короче в моих руках, продолжая «гореть» от расщеплённой верхушки вниз. Решения не находилось: бросить на пол — попортишь пол, бросить в кучу других досок — спалишь доски… Так ничего лучше и не придумав, я выкинул остаток деревяшки за борт. Вниз, за ограждение… только и надеясь на то, что она никого там внизу не зашибёт.
Решив эту проблемку, я выдохнул и перестал дергаться-метаться. Остановился. Закрыл глаза. Медленно поднял револьвер и щёлкнул замком барабана, освобождая тот. Снова вдохнул и выдохнул, собираясь с мыслями, набираясь смелости. Вдохнул, задержал дыхание.
Открыл глаза и посмотрел на барабан… «пуля» была на месте. До её ячейки оставалось ещё два щелчка. Выстрел был «холостым».
С выдохом, из меня, как из воздушного шарика, ушли и воздух, и твёрдость, и решимость.