— Солнцем клянусь! — вскричал Агравейн. — Что это было?
— Понятия не имею, — ответил я. — Но ответь мне, кто такой Талиесин?
— Главный бард Артура, один из его советников, а еще — всадник в коннице Бедивера. Ну, когда нужно.
— А когда нужно?
— Да кто их знает, этих бардов! — с досадой воскликнул Агравейн. — Иногда он говорит такое, чего все равно никто не понимает. А иногда пророчествует. Перед последним боем он вдруг подошел к одному из пехотинцев, Максену ап Валенсу, взял его за руку и сказал: «Удачи и прощай». Максен погиб в том бою. Некоторые считают, что Талиесин немного не в себе. А другие нарасскажут тебе таких историй!..
— Каких?
— Ну, вроде того, что его родители были не то богами, не то демонами, разные ходят слухи. Он, дескать, пил из котла Аннуна и все знает. Он пророк, волшебник, дьявол, святой, ангел. — Агравейн пожал плечами. — Священники не очень его привечают, но он всегда посещает мессу, когда оказывается в Камланне. Но вот уж в чем никто не сомневается, так это в том, что бард он великий. Когда-то он служил Уриену из Регеда, пока Артур не убедил его перебраться в Камланн. Но он точно не северянин. Да ты сам слышал, как он попрощался. На латыни. Уж настолько-то я латынь понимаю. Некоторые говорят, что он из Гвинеда. Взгляд у него вещий, это точно! — Агравейн сделал жест, обороняющий от злых сил, и понизил голос. — Поэтов вообще лучше не трогать. Они все-таки пророки и хранители закона. Никто не задает Талиесину вопросов, потому что все равно ответов не поймут. Когда его расспрашивают, он воспринимает это как оскорбление. Обиженный Талиесин может такое сказать, что после этого останется только на собственный меч упасть. А где ты мог видеть его раньше, интересно?
— В пиршественном зале короля Луга.
Агравейн отвернулся и снова сделал жест, обороняющий от магии.
— Так видишь, по его словам, это не он был.
— А я думаю иначе. — В памяти мелькнула мелодия песни Талиесина. — Я тогда не понял его песни, но никто меня не убедит, что в ней могла быть хоть капля зла.
— Тебе виднее, — сказал Агравейн, снова глядя на дверь. — Так что, искать тебе красный плащ?
Слова Сиона снова промелькнули в голове, как дурное предзнаменование. А еще я вспомнил, что мать часто носила красное. Ничего особенного в этом не было. Ткань в красный цвет красить легко, многим мужчинам нравится яркое. И какую бы нить Талиесин ни увидел в своем гобелене, цвет плаща на узор не влияет.
— Да какая разница, — ответил я Агравейну. — Давай, какой попадется.
Он подошел к куче, на которую указал Талиесин, и принялся в ней копаться.
— А-а, вот он! — воскликнул он, наконец. — А что? Хорошая вещь. И шерсть замечательная.
Новые вещи поначалу носить было странно. На одном плече — щит, на другом — Каледвэлч. На первый взгляд — тяжеловато, но уже через несколько минут я привык. Вес распределялся сообразно. Агравейн удовлетворенно кивнул.
— Ну вот, теперь ты выглядишь не просто воином, а королевским сыном, — решил он. — Вряд ли у кого появится желание задирать тебя. Завтракать будешь?
В зале оказалось полно воинов. После вчерашнего пира осталось много еды. Она так и лежала на столах. Я оставил без внимания косые, да и просто любопытные взгляды, и занялся едой. Она оказалась довольно вкусной, а я, к тому же, чувствовал зверский голод.
Агравейн повеселел, и за обедом говорил о Британии и Артуровом Братстве. Он сильно изменился за годы, прошедшие с тех пор, как мы виделись в последний раз. Я пока не мог приноровиться к нему, но с ним стало гораздо легче. Однако временами на лице его проскальзывала тень. Мне казалось, в эти моменты он вспоминал мать. Вот уж о ком мне совсем не хотелось говорить.
Мы почти покончили с едой, когда снаружи раздались громкие крики. Потом кто-то вскрикнул от боли. В зале стало тихо. Воины прислушивались, пытаясь понять, что там за шум. А потом раздалось громкое яростное ржание.
— Да что там происходит? — забеспокоился Агравейн.
Но я уже все понял.
— Цинкалед! — вскричал я, вскакивая. — Это Цинкалед!
И верно. Великолепный конь стоял, освещенный еще низкими лучами солнца. О! Как он был прекрасен! И как зол! Уши прижаты, ноздри раздувались и покраснели, а вокруг суетились слуги Артура. Некоторые держали копья. Один лежал на земле, бледный, и держался за живот. Прямо перед лошадью стоял Артур.
— Господи, будь осторожен! — предупредил один из слуг. — Это злобный зверь, убийца! Посмотри, что он сделал с Гвефилом!
Артур проигнорировал предупреждения и сделал шаг к лошади. Ценкалед встал на дыбы, снова заржал, тряся головой. Артур улыбнулся, в глазах его загорелся огонь. Он сделал еще один шаг вперед и протянул руку, не то уговаривая, не то приказывая.
Конь фыркнул, но уши выставил вперед. Похоже, ему стало интересно. Смотрел он гордо.
— Ну, ну, успокойся, — приговаривал Артур. Конь взмахнул своей великолепной гривой, но не двинулся с места, когда Артур подошел еще ближе и взялся за гриву.
— Он не злой, — заключил Артур. — Но он гордый и недоверчивый. И умеет ценить свободу.
Цинкалед топнул ногой и кивнул, но уши опять настороженно прижал, прислушиваясь к Артуру.
Я отпустил дверь, за которую ухватился, увидев это чудо.
— Цинкалед! — негромко позвал я. Голова коня вскинулась, он вырвался из руки Артура, сжимавшей гриву, и галопом подскакал ко мне, ткнувшись в плечо. Я провел рукой по этой гордо изогнутой шее, и опять поразился нездешней красотой этого создания. — Цинкалед, умница, зачем ты вернулся? — ласково спросил я по-ирландски. — Здесь не место для тебя.
— Солнцем клянусь! — с восхищением прошептал позади меня Агравейн. — Вот это конь!
— Твой конь? — спросил Артур, подходя. На его лице читалось разочарование, и еще какое-то непонятное чувство. — Впрочем, и так ясно. Это же тот самый конь, которого ты украл у Кердика.
— Нет, он не мой, — ответил я. — Смертный не может владеть таким зверем. Я освободил его три дня назад.
— Значит, все-таки твой, — резко ответил Артур. Он помолчал, переводя взгляд с меня на коня, потом положил руку жеребцу на холку, и оглянулся на меня, словно собирался обвинить меня в чем-то, но сдержался.
— Ладно. Забирай. А там уж делай с ним, что хочешь.
— Но я же сказал, что отпустил его.
— Когда Кухулин умирал, — произнес Талиесин, возникая словно ниоткуда, — конь Кухулина, Liath Macha, которого герой отпустил, вернулся, чтобы умереть рядом со своим хозяином, хотя был он бессмертным конем с Чудесной Равнины. [Liath Macha (ирл.) — Серый из Махи — один из коней Кухулина, героя ирландских саг.]
— Так говорят саги, — ответил я. — И говорят они о Кухулине, герое из героев. А Цинкалед — вот он, вполне себе реальный конь. С чего бы ему умирать на земле смертных?
