«Союз с Уриеном непрочен. Он жалуется, что не может содержать свой отряд. А мне нужно, чтобы через несколько месяцев его отряд был у меня. Подарил ему шестьсот голов скота, а золото — всю добычу — отдал Эргириаду. Нечего есть. Лошади больны. Некоторые воины тоже. Лихорадка. Молюсь, чтобы она не перекинулась на остальных. Попроси Уриена, пусть пошлет сколько сможет зерна в Ирехвид. Мы будем там через три недели. Людям я сказал, что там будет еда».
В Камланне слуги ели вареную капусту. Ничего другого не было. Я писала отчаянные письма королям. Я просила, чтобы присылали скот. Я требовала у монастырей золота. Кое-чего удалось добиться. Во всяком случае, Артур получил припасы, кампания продолжалась и закончилась победой. Но какой ценой! Короли и церковь обиделись, в следующем году дани поступило меньше, что вызвало в людях Камланна угрюмое озлобление. Нельзя обвинять человека в том, что ему не нравится месяцами сидеть на вареной капусте и смотреть, как шестьсот голов жирного скота отправляются на север, даже не нашему королю, а его богатому союзнику. Я постоянно пребывала в страхе, что половина слуг пойдет грабить местных фермеров. Запершись в пустом доме, я плакала. Одна, вдали от своей семьи и от моего нового мужа, среди людей, которые меня не любили. Не знаю, как я пережила ту первую зиму. Впрочем, следующая оказалась еще хуже. Я потеряла ребенка, единственного, которого я когда-либо носила. Не знаю, в чем причина. Может быть, я перегружала себя работой, может быть, виновато мое тело, но только на шестом месяце беременности случился выкидыш. Было очень больно, я потеряла много крови, и целый месяц не могла прийти в себя.
Война на севере закончилась; Артур вернулся и тут же отправился на юг. Шел второй год нашего брака. Новая кампания продлилась четыре года, но и она закончилась победой. Мы вместе создавали мир, мы думали, что уж теперь-то сбудутся наши надежды и, наконец, все будет хорошо. Но главная моя надежда оставалась несбыточной, и когда мне исполнилось тридцать, стало ясно, что она не сбудется теперь уже никогда. Я так и останусь бесплодной. Еще через год Мену открыто упрекнул меня в бездетности, и мне пришлось ответить ударом на удар. Он посчитал отказ в его притязаниях бесчестием и пообещал никогда этого не забыть.
Богатства и почести. Больше его ничего не интересовало. В эти мирные годы большинство королей примирились с нами, и даже Церковь поумерила свои нападки. Саксы и те на глазах превращались из угрюмых побежденных врагов в жителей Империи. Дань поступала регулярно, и мы смогли отправить отряды на борьбу с бандитами, защищать торговлю и порядок. Но и тогда королевский пурпур вовсе не означал для нас легкость и удобство. Больше это походило на танцы на лезвие меча. Что ни день, возникали новые проблемы. Вспоминались старые обиды, вспыхивали новые ссоры, былые союзы трещали по швам. Иногда мне хотелось вернуться ко временам войны: тогда, по крайней мере, враг был ясен, а проблемы решались просто.
Вот и сегодня у меня не было времени сидеть и смотреть на письмо нового вождя моего клана. Нет, уже не моего. Надо ехать, договариваться с купцами, торговаться, но все равно купить зерно и накормить крепость. А еще надо организовать пир для послов королей Эльмета и Поуиса. А еще выдать ткачам шерсть. Скоро зима, Братство должно получить новые зимние плащи. А еще кузнецам нужно железо, а на складах его почти не осталось. Надо думать, где купить. А еще просители, которых надо выслушать и что-то решить с каждым. А еще следует подумать, что наш посол должен передать королю Малой Британии.
А я все сидела, смотрела на письмо, перечитывала. Если уж носишь императорский пурпур, будь готова платить. А Мену… что Мену? Как обычно, жесток, и думает лишь о себе.
Я никогда и не собиралась возвращаться домой. Даже когда поняла, что не принесу Артуру наследника, знала, что Пендрагон не разведется со мной. Он полагался на меня в долгой войне с саксами, бывало, от меня зависела даже его жизнь. Мы редко виделись, пока шла война, а когда настал мир, были слишком заняты, чтобы говорить о чем-либо, кроме забот Империи, но связь наша была такой же глубокой, как сама жизнь. Мы с Артуром знали друг друга так, как могут знать лишь те, кто ради одной цели не жалел ничего. Скорее, он вырвет себе сердце, чем разведется со мной.
Нет, я не собиралась домой. Но одно дело, не собираться, когда дом есть, а другое дело, утратить дом навсегда: дом и холмы, римский Вал, уходящий на запад, узорчатая плитка в облицовке костровой ямы. Да, я предпочла королевский пурпур, но у меня было, из чего выбирать. А теперь я ощущала себя отрезанной от всего, от памяти об отце. Такой удар означал, что отец умрет еще раз.
Отказать Мену — значит утратить связи с моим кланом. Все равно, что быть изгнанной. Клан, конечно, встанет на сторону Мену. Но что я могу сделать для них? В конце концов, я давно не была дома. Меня забыли. Так не лучше ли покончить с этим сразу?
Я взяла письмо и бросила в огонь. Грубый пергамент медленно развернулся, чернила потемнели, свиток неохотно загорался. Сквозь него проступили раскаленные угли, и в воздухе запахло паленой кожей.
Глаза защипало, я вытерла их тыльной стороной ладони и заметила, что рука дрожит. Но теперь с прошлым было покончено. Именно так и следовало поступить. Пора выбросить эти заботы из головы и вернуться к насущным проблемам.
Я взяла легкий весенний плащ и заглянула в зеркало. Императрице положено выглядеть достойно. Предательское зеркало отразило покрасневшие глаза со следами слез. «Это дым», сказала я себе вслух, но пришлось немного постоять, ожидая, когда уляжется муть, поднятая со дна сознания моим заботливым кузеном. В соседней комнате стоял кувшин. Я умылась. Холодная вода подействовала, как надо. Новый взгляд в зеркало подтвердил это. Нельзя позволять себе слабость, особенно когда Камланн просто гудит от напряжения.
Я рассеянно заметила, что в моих волосах прибавилось седины. М-да, рыжие волосы не очень-то идут к пурпуру. Я вывернула плащ наизнанку. Незачем создавать такой контраст. Когда совсем поседею, тогда можно перестать об этом беспокоиться. Вот теперь порядок. Из зеркала на меня смотрела женщина, на вид помоложе моих тридцати четырех, аккуратно причесанная, судя по золотому ожерелью — довольно состоятельная, спокойная и собранная. Глаза покраснели, и морщинки… Впрочем, если держаться уверенно, никто не обратит внимания. Я глубоко вздохнула и вышла.
Наш с Артуром дом стоял рядом с пиршественным Залом Камланна. Три комнаты: одна для приемов с очагом, спальня и маленькая комнатка для отправления естественных потребностей. За домом присматривали слуги, но они жили у подножия холма, севернее. Если нужно было принести дров или воды после заката, приходилось делать это самим. Зато ночью нас никто не беспокоил. Окна смотрели на север, на самую людную часть крепости. Рядом пролегала дорога от конюшен к пиршественному Залу. Сам Зал располагался на вершине холма. Холм круто спускался к востоку, и дома в той стороне строились уступом. Стоя в дверях, я видела эти домишки, кур, копошащихся в пыли, конюшни на северном склоне, и тренировочный двор, где вываживали лошадей.
Кое-где зеленели небольшие куртинки травы, а дальше нависала громада стен, где камень перемежался с деревом. Ворота охранялись единственной сторожевой башней, но в мирное время их никто не закрывал. За воротами дорога уходила на восток через поля, пастбища и пашни. Был апрель. Ласточки, недавно вернувшиеся с юга, мелькали возле застрех Зала. В траве желтели одуванчики, зацветали яблони. Утром прошел дождь, но теперь выглянуло солнце, и все блестело. Свет был таким ярким, что резал глаза и, казалось, проникал глубоко в душу. Камланн, моя крепость, сердце Империи. Я еще раз вздохнула и пошла вдоль западной стены в сторону кладовых.
