Он поднял взгляд к потолку. Серые глаза, такие же, как у Артура или Мордреда, только светлее. В полутьме комнаты они показались мне посеребренными.
— Да. Песни о падении Империи, и песни об императоре. Больше не будет императоров на Западе. Никто не может сейчас претендовать на титул. Ни у кого нет для этого достаточно сил. Многие хотят песен об Императоре Артуре и его Братстве. — Он снова уставился на стол, тихонько напевая какую-то незнакомую мелодию. Внутри меня медленно поднималась волна гнева и горечи. — Слава никогда не померкнет, миледи, потому что у нее не будет наследников. И мои песни запомнятся. Даже в далеком будущем. Благодаря им выживет что-то такое, что будет хранить частицу вас, ваших дел, ваших мечтаний. Потомки будут знать, за что вы боролись.
— Ты думаешь, мы боролись за песни?
На этот раз он удивился. А меня охватил гнев, слепая дикая ярость заставила вскочить. Я неудачно взмахнула рукой и сшибла на пол кувшин с медом. Он разбился. Из соседней комнаты выскочила служанка, но я замахала на нее руками.
— Так ты думаешь, что песни кормят голодных, песни вершат правосудие, песни хранят мир между королевствами и восстанавливают руины Римской империи? А почему бы тебе не спеть саксам? О, им понравятся новые мелодии и слова на чужом языке! Песни! Тоже мне, нашел лекарство! Слава — не утешение. Она пропала. Неужто ты не понимаешь? Все пропало. Свет ушел, и Тьма накрывает Британию. Ничего не осталось от того, о чем мы когда-то мечтали и за что страдали.
А ты говоришь: песни! Да будь они величайшими из всех, когда-то сложенных, думаешь, они способны побудить людей поверить в идеал, заставить людей трудится для его достижения? И что у нас есть для песен? Император грешит со своей собственной сестрой, и порождает собственную гибель в лице коварного, злого сына. Императрица выбирает самый критический момент, чтобы сбежать с лучшим другом императора! Какая красивая история! Какая тема для песен! Мало того, что все потеряно, важнее то, что мы сами, по собственной глупости и слабости позволили разделить страну, разбить ее на части, как этот дурацкий кувшин! — Я ткнула пальцем себе под ноги. — Из него все вылилось, исчезло, как дым на ветру. От Империи ничего не осталось, и ничего не осталось от того, что мы строили, ничего, что могло бы оправдать нашу вину. Только мы сами, наши ошибки и стыд, да несколько лживых песен! Вот и все! — Наверное, я действительно сорвалась. Голос звучал резко и визгливо, когда я выпалила все это Талиесину. А он сидел молча, невозмутимо, и смотрел на меня.
Меня начало трясти, и я попыталась закрыть лицо. Снова вбежала служанка, взяла меня за руку, принялась успокаивать.
— Миледи, присядьте! — Она повернулась в Талиесину. — Миледи переутомилась. Она так много работает. — И опять ко мне: — Я принесу воды, благородная леди, и мед еще принесу. Не расстраивайтесь, ваш муж вернется.
Я хрипло рассмеялась и села на постель.
— Мой муж мертв.
— Ах, благородная леди, они же так и не нашли тело; может, и не мертв вовсе.
— Он погиб во время кавалерийской атаки, — мрачно проговорила я, наконец признав то, что и так было понятно. — Я не узнала его тело среди убитых, потому что оно было изуродовано до неузнаваемости. Артур мертв, но даже мертвого я не могу ни увидеть его, ни похоронить. Господи, почему я тоже не умерла?
— Нельзя так говорить! — воскликнула девушка. — Возьмите, вот вода.
Я взяла чашу, отпила немного. Посмотрела на потрясенное, несчастное лицо девушки. Гнев покидал меня.
— Не волнуйся, — сказала я служанке. — Просто я устала.
Девушка нерешительно улыбнулась и ушла за медом.
— Сожалею, благородная леди, — промолвил Талиесин. — Я не хотел вас обидеть.
Я прижала ладони к глазам. Рыдания, еще недавно рвавшиеся наружу, снова удалось загнать внутрь.
— Прости и ты меня, Талиесин. Слишком много смертей случилось в последнее время. Служанка права, я просто устала. Ты же хотел меня утешить.
Талиесин встал, взял мою руку, поцеловал и приложил к своему лбу.
— Вы слишком много пережили, благородная леди.
— Все пережили слишком много. — Я вытерла глаза. Служанка вернулась с медом и дала мне немного. Он был свежим из кладовой, очень холодным, и у меня заболело горло. — Спасибо, — поблагодарила я девушку, пытаясь унять дрожь. Затем я подумала о другом и добавила: — Ты не могла бы принести мне чернил и пергамент? — Она кивнула и умчалась, а я снова повернулась к Талиесину.
— Ты говоришь, что можешь пойти ко двору любого короля, и тебе будут рады. — Наверное, это и в самом деле так. Ни один британский король не причинит вреда барду. Закон и обычаи не допустят. Талиесин знаменит. А ты не хочешь посмотреть, как дела в Малой Британии?
Он осторожно кивнул.
— Вы хотите, чтобы я отнес письмо лорду Бедиверу.
— Два письма. Одно мне продиктовал лорд Гавейн пред смертью, а второе я сама напишу. Только расскажу Бедиверу о сражении и скажу, что Артур мертв, а я отправляюсь в монастырь. Ты можешь прочитать, если хочешь. Твоей чести это не заденет.
— В монастырь?
— А что еще делать благородной вдове? Иногда они снова выходят замуж. Но я не собираюсь..
— Лорд Сандде…
— Помилуй Бог! Я ему в матери гожусь.
— Да он вам в мужья и не собирается. Будет при вас регентом. Он очень вами восхищался. И собирался провозгласить вас в Камланне императрицей.
— Так я и года не протяну. У меня нет отряда, чтобы отстаивать такое звание. А британские короли не позволят неверной жене узурпатора претендовать на трон. Да ты же сам сказал, что императоров больше не будет. Императоров чего? Империи больше нет. — Мне казалось, что нет смысла убеждать кого-то в чем-то, и так все ясно. — А если я стану делать вид, что действительно обладаю властью, когда на самом деле никакой власти у меня нет, это только породит новые союзы и контрсоюзы, и страна еще больше раздробится. Нет. Пусть Сандде станет королем Думнонии, хотя его вряд ли признают за короля. Я пойду на север, там много монастырей. — Я встала и подняла один из осколков кувшина. — В детстве я знала девушку, сейчас она настоятельница монастыря недалеко от Каэр-Лугуалида. Там мне будут рады, особенно если написать ей заранее. Сейчас на севере перемирие, вот весной и поеду. А Сандде даст мне провожатых.
Талиесин поклонился, а когда он снова выпрямился, я, к своему удивлению, увидела слезу у него на глазах. Никогда не видела, чтобы он плакал!
— Благородная леди, — произнес он каким-то новым, незнакомым голосом, — я доставлю ваши письма. — Он снова поклонился и вышел из комнаты, но в дверном проеме остановился и посмотрел на меня. — Много лет назад мне было видение. Я знал, что эта Империя падет. Я смотрел и ждал, а в сердце уже складывал слова для песни об этом. Я не думал, что увидеть это воочию будет так горько. Да, мои песни кажутся не более чем ветром в камышах, словами, лишенными жизни. Мне платят за… — Он неожиданно замолчал, лицо его изменилось, — …за попытку ни о чем не заботиться. Пошлите за мной, леди, когда закончите с письмами. — Он еще раз поклонился и вышел.
