– Это несправедливо, – с вызовом сказал я, глядя в круглое, лоснившееся от жира лицо Милона. – Это стадо – мое наследство. Я помогал выращивать их, каждый день пас в любую погоду, и теперь их заберет какая-то родственница, которую я один раз в жизни видел?
– Дорогой мой, понимаю твое негодование, это несправедливо. В жизни много несправедливости, но таков закон. Ты подросток и не имеешь права распоряжаться имуществом отца, пока не станешь совершеннолетним. Потом, конечно, ты сможешь вытребовать у своей тетки часть каких-то денег, но, как правило, до той поры уже нет никаких и денег. Такова непростая участь сироты. Но это все потом, давай снова вернемся к нынешней ситуации. Понимаешь, вот что-то все здесь никак не состыковывается. Я многое повидал на своем веку и хорошо чувствую, где есть ложь, а где правда, – Милон встал из-за стола и начал степенно вышагивать по комнате. – Ты пойми меня правильно. Я занимаю должность старосты и должен знать обо всем, что происходит здесь. Я вырос в Холмах, и здесь все мне дорого. Мы должны почитать наши уклады, охранять наш покой и веру. Мы живем в самобытном месте. И все происходящее здесь касается меня в первую очередь. Знаешь, мы чем-то с тобой похожи, за исключением одного – мне повезло родиться первым в моей семье. Если бы не моя счастливая звезда, у меня не было бы этого дома, я не стал бы почетным жителем, не занимал бы такую должность, я был бы как… ты, – он остановился и впился в меня глазами. – Кто знает, может быть, я, обладая острым умом и жаждой знаний, возненавидел бы своего отца, который определил бы меня в лесорубы, в чистильщики конюшен или в пастухи. Может быть, я сговорился бы с каким-нибудь ушлым цыганом, пообещал бы ему что-нибудь от хозяйства своего отца, лошадь или пару брюхатых овец, и подсыпал бы ему яду, какой-нибудь ядовитый корешок, про который случайно обмолвился мой старый друг. Ну а там, где мертвый отец, там и все остальные. А потом… потом я бы просто поджег дом. Кто знает, кто знает, чтобы я сделал, если бы у меня была такая незавидная судьба как у тебя. И я хочу тебе сказать, – Милон вкрадчиво приложил пухлую руку к груди, – ты не первый, кто так поступил. Жил у нас один мальчик…
– Да что вы себе позволяете? – возмутился я, вскочив со стула. – Вы утверждаете, что я убил свою семью и поджег дом? Как вы можете так говорить?
– Тише, тише, успокойся. Я не утверждаю, я просто предполагаю. Строю гипотезу. Если бы ты был грамотным, ты, конечно, бы знал, что это такое.
– Вы не строите никаких там этих… гипотез, вы обвиняете меня без доказательств, что я убил своих родных!
– А вот насчет доказательств, ты это поспешил, – его голос был мягким и елейным, как у молодого священника из нашей церкви. – Есть у меня кое-какие доказательства. И полицмейстеру очень интересно будет их услышать. И тогда мальчик, дело для тебя обернется очень плохо, если ты, конечно, не пойдешь на сделку и сам во всем не признаешься. А еще хуже дело будет для твоего сообщника цыгана и его цыганят.
– О чем вы говорите? Мне не в чем признаваться, и никаких сообщников у меня нет, и я вообще не знаю ни одного цыгана.
– Неужто? И цыгана Ладо не знаешь? И с детьми его, цыганятами, не дружишь?
– Ладо никакой не цыган. И он мне не сообщник, а друг.
– Твой Ладо – настоящий цыган! – бросил Милон, будто выплюнул что-то гадливое и мерзкое. – Он обманул всех нас, когда переехал сюда со своей бродяжной семейкой. Он вор и мошенник! И ко всему прочему, получается, еще и убийца.
– Вы все врете! Я не верю ни одному вашему слову!
– Зря ты мне не веришь. Ладо и его семейство нагрянули к нам год назад. Где они до этого жили? Один мой старый друг сообщил, что их выгнали из своей деревни. А за что? А я тебе скажу: Ладо украл лошадь у пожилого, немощного человека! И в деревне той его быстро раскусили, что он цыганское отродье! Его семейство еще терпели, пока они вели себя прилично. Но цыган долго не проживет без воровства. У него натура такая. Вот и Ладо твой не сдержался. И как только узнали про хищение имущества, так и погнали его и цыганят оттуда, а теперь он пожаловал к нам. Нарушает наши обычаи, на службу не ходит, детей вере не учит, так еще и в школу сует все свое потомство. И теперь он опять принялся за старое, так еще и хуже: подговаривает глупых мальчишек на преступление, да дома поджигает!
– Ладо не поджигал мой дом, это несчастный случай! – выкрикнул я из последних сил. Внезапно у меня закружилась голова, и я почувствовал себя настолько уставшим и разбитым, что вот-вот упаду. Мне нужен был свежий воздух. – Мне пора, я не хочу больше слушать ваши вымыслы.
Я решительно направился к выходу.
– Иларий! – крикнул Милон. – Старшего сына Ладо, Тито, кажется так его зовут, видели в доме Бахмена за два дня до пожара. И там уже были овцы. Это были овцы твоего отца. Так что ты меня обманул. И подсказывает мне мое чутье, что старик Бахмен не просто так не выходит из своего дома. А еще я знаю, по какой причине произошла ссора между твоим отцом и Ладо. И никогда, никогда бы твой отец не одолжил цыгану свою лошадь. Против тебя и Ладо у меня есть много доказательств. Так что смотри, тебе лучше во всем сознаться. Я ради памяти твоей семьи, моих односельчан, так и быть, пойду тебе навстречу. Мы сделаем все так, чтобы ты в этом не был замешан. Но про Ладо ты должен все рассказать. Все, что тебе известно. Если ты не сделаешь этого, то всем вам будет грозить если не виселица, то каторга точно. Завтра я вызываю полицмейстера, так что у тебя есть еще время подумать.
Ничего не ответив, на ватных ногах я вышел на улицу. Листья хрустели под ногами, в глазах во все стороны летали черные стремительные точки, сердце било где-то в голове, и каждый шаг ярой болью, словно эхо в горах, отдавался в моем воспаленном мозгу. Мне хотелось стремглав ринуться вперед, но я не мог: проклятый Милон провожал меня цепким взглядом, наблюдая из окна. Я чувствовал, как в мою спину впиваются его паучьи глаза. Я был его мухой, которую он опутал и уже впрыснул первую порцию яда. Осталось подождать немного, и у него будет прекрасный обед.
Как только я оказался за поворотом, я рванул так, что мое сердце бешено загудело. «Я разрушил и сгубил не только свою жизнь, жизнь моих родных, но и еще людей, которые хотели мне помочь: Бахмен, Ладо, Тито и вся его семья. Что делать? Что делать?» – разрывалось у меня в голове.
Какие-то мужики, женщины с детьми, встречаясь на моем пути, с недоверием оглядывали мою высокую худую фигуру, летящую, словно призрак, по усыпанной листьями дороге. Мне казалось, что они уже все знают, и я ожидал, что вот-вот раздастся пронзительный крик: «Это он, убийца своей семьи! Держите его, держите!»
Я чувствовал, что мои силы были на исходе, и решил, что когда они полностью иссякнут, там я и упаду. Силы иссякли возле старого дуба с почерневшей корой, в которого когда-то давно, еще до моего рождения, ударила молния. Повалившись на ворох желтых листьев, я устремил взгляд в небо.
«Жизнь продолжается, – думал я, пытаясь успокоить свое стремительно колотящееся сердце, напоминавшее поток воды, разбивавшийся об острые камни, – я еще живу. Я должен успокоиться и понять, что мне делать дальше. У меня слишком много дел, я не могу просто так сдаться. Я должен найти и спасти брата, я должен узнать, кем был старик, и как уничтожать других, таких же, как он. Но это все после, сейчас я должен срочно предупредить Ладо. Нужно спасти его семью».
