– Спасибо, – буркнул он, – ты первый мне это сказал.
– Неужели раньше никто не хвалил?
– Нет. Ты первый человек, который ест мою стряпню. И ты первый человек, который пришел ко мне в дом, – он съежился, как огромная гора, поросшая колючими, сухими деревьями. – Так зачем ты пришел?
– У меня есть к тебе просьба, – начал я, сомневаясь в своей затее. – Я понимаю, с моей стороны это наглость просить тебя об этом. Ты можешь даже выкинуть меня из дома, если хочешь. Но я не могу не попытаться. Мне просто не к кому больше обратиться…
– Короче, – подтолкнул Малый, пристально уставившись на меня.
– Да, конечно… В общем, я слышал ты едешь завтра в Птичью долину, и мне нужно, чтобы ты передал письмо одной женщине. Ее зовут Варида. А она, когда прочтет письмо, должна передать тебе ответ. Вот, в этом моя просьба, – закончил я, и Малый тяжело исподлобья посмотрел на меня, словно на таракана, которого нужно было в ту же минуту прихлопнуть. – У меня есть немного денег, – испугавшись, затараторил я, – если нужно найду еще, вот, смотри, – я вытряхнул из кармана вместе с шелухой пару монет, – если этого мало, то я найду, обязательно найду, только…– я осекся и сжался в комок: тонкие губы Малого сжались, а ноздри раздулись, как у разгневанного быка, готового броситься на наглого слизняка, посмелевшего махнуть перед ним красной тряпкой.
«Может, он сейчас достанет топор?» – промелькнула страшная мысль. И он, размахнувшись, будто подсекая дерево, с мощью обрушил кулак на стол, отчего блюдца с кружками жалобно звякнули, как котята.
– Хорошо! Давай письмо.
– Что? Письмо? И ты не убьешь меня? – запричитал я, секунду назад уже попрощавшись с жизнью.
– Это я так, представление для устрашения. Помнишь тогда, я и в колодец твой плевался для устрашения. Стою, жую соломину, когда Милон с тобой толковал, думаю, дай-ка начну харкать в воду, чтобы никто не забывал, что я тупой и загадочный. Кто знает, что мне в голову сбредет в следующую минуту. Правильно?
– Правильно, – выдавил я.
– Ну, так давай письмо, и я буду спать укладываться. Завтра подниматься в самую рань.
Я быстро положил письмо на стол, несуразно поблагодарил и с огромным недоумением чуть ли не выкатился из его дома.
В тот же день, вечером, после отъезда Малого, испортилась погода. Сначала усилился ветер, застучал голыми ветвями деревьев по окнам и крыше, потом начал гудеть в печной трубе, как стая голодных волков, а после, когда повалил снег, будто сумасшедший зверь принялся раскидывать в разные стороны охапки снега.
– Давно такой бури не было, – пропыхтел трубкой Милон, выглядывая в окно. – Будем надеяться, что к Рождеству погода прояснится.
Но погода не улучшилась и на следующий день. Снег все также заметал все вокруг, будто там, на небе, за много лет скопилось неприлично много лишнего, и именно сейчас нужно было все свалить на головы людей. Малый, если он благополучно добрался до Птичьей долины, похоже, застрял там надолго. И мое нетерпение все усиливалось и усиливалось.
Сойка уже не пыталась со мной примириться, будто смирилась навсегда, и мне время от времени становилось ее жалко: она ходила мрачная и поникшая. Честно признаться, я уже и сам остыл, и мне было скучно без наших игр и ее веселого смеха. Перед Рождеством, от нечего делать, я забрел на кухню. Завтра с утра намечалось празднование в доме, должны были прибыть гости Милона, какие-то знатные люди, и кухарка Ясинька, с грубым лицом, словно высеченным из камня, в поте лица готовила праздничный обед. И даже с каким-то удовольствием чертыхалась и ругалась. Подле нее невозмутимо сидела Сойка и чистила овощи.
– Можно я помогу? – спросил я.
– А ты разве что-нибудь можешь? – кухарка недоверчиво скривила лицо.
– Да, я многое умею. Могу чистить и резать.
– Ну, раз можешь, бери нож и садись, помогай крале нашей, а то она и до второго пришествия Христа не управится.
Я подставил табурет и сел напротив Сойки, склонившейся над ведром, куда тонкой змейкой сползала срезанная картофельная кожура.
– Сойка, – шепнул я, – давай помиримся? Мне надоело уже на тебя обижаться.
Она даже не посмотрела на меня, а только сильнее склонила голову, повязанную ситцевым платком.
– Сойка, ну ладно, я переборщил с обидой. Давай помиримся, а?
Уголки ее губ дернулись и чуть поползли вверх.
– Ну же, давай уже будем дружить? Мне скучно без тебя.
Она уже вовсю улыбалась, но все также не поднимала голову и толстым слоем срезала кожуру.
– Ну, что скажешь, мир? – она не поддавалась, скалила зубы и молчала. – Ну, да я знаю, ты сто раз просила прощение, а я не хотел с тобой разговаривать. Да, я говорил, что никогда больше с тобой не буду дружить. Ну, ладно, давай уже забудем эту глупую ссору, завтра же Рождество. Что ты хочешь в качестве подарка?
Наконец она подняла голову, задорно посмотрела на меня и без тени смущения произнесла:
– Я хочу поцелуй.
– Ээ, что это за подарок такой?
– Это обычный хороший подарок.
– Ну, давай я сейчас тебя чмокну, пока Ясинька не видит, подставляй щеку.
– Нет, я хочу поцелуй в губы. И точка.
– Но мы же с тобой друзья. Друзья не целуются в губы! – отчаянно попытался я вразумить ее.
– Ты спросил, чего я хочу? Я сказала. Поцелуй и все. Не хочешь дарить подарок, значит, никакой дружбы.
– Чего вы там болтаете и ничего не делаете, а? – прикрикнула на нас кухарка, заглянула в кастрюлю и завопила: – Это кто так почистил картошку? – она достала обкорнанную картофелину с островками кожуры. – Вы хотите, чтобы меня удар хватил? Тут дел до самого утра, мне уже пирог нужно ставить, а они милуются и шушукаются! Ты посмотри на нее, вся раскраснелась, друг сердешный пришел! Так, а ну, давай иди отсюда! – махнула она рукой, прогоняя меня. – Хватит, напомогался уже! Иди-иди, чего стал?
На следующий день снег, наконец, закончил валить, и к дому, перекатываясь с трудом, как большие снежные шары, начали прибывать гости. Некоторые из-за сильного снегопада не смогли приехать, так что еды потребовалось меньше, чем было приготовлено, что страшно разозлило кухарку. Я надел заранее пошитый по мне костюм, и предстал в самом лучшем свете как подопечный Милона. Сойка разносила и подвала еду на стол, и она была чрезвычайно хороша в своем белоснежном переднике и праздничном платье. Она то и дело бросала на меня многозначительные взгляды, улыбалась и, проходя мимо, исподтишка щипала.
Вечером, когда гости разбрелись, а не некоторые, оставшиеся на ночлег, улеглись дремать после обильного ужина, я направился в дальнюю пристройку дома, где находились комнаты прислуги. Я помнил про «подарок» и обреченно, на ватных ногах, двинулся к комнате Сойки. Постучал в дверь, и она тут же распахнулась, будто от ветра. Передо мной, в вышитой ночной сорочке, с длинными распущенными волосами, похожая на русалку, стояла, горделиво задрав подбородок и изогнув тонкие брови, Сойка. Она смотрела на меня с лукавым прищуром, словно вопрошала: «Чего изволите?»
