– Наверное, ты прав, – согласилась она и откусила кусок вишневого пирога. – Очень вкусный.
Я тоже попробовал пирог, и мы сидели в молчании и смотрели в окно, где уже начинало смеркаться.
– Невероятно, что мы оказались в одном городе, – сказал я.
– Невероятно, что ты меня помнил все это время, – подмигнула она.
– Но ты-то тоже меня не забывала, раз вспомнила.
– Нет, забыла, но ты таким настойчивым оказался, что пришлось вспомнить.
– Тогда, может, ты вспомнишь, о чем мы разговаривали возле дуба, когда познакомились?
– Нет, к сожалению, это выше моих сил, могу только предположить, что о каких-нибудь детских глупостях, – вдруг она забеспокоилась, увидев, что на улице зажглись фонари, и сказала: – Мне пора домой, я и так уже задержалась.
В эту минуту от досады я чуть не хлопнул себя рукой по лбу: ведь она наверняка была замужем и у нее были дети, а я уже начал витать в каких-то розово-мыльных пузырях, представляя нашу следующую встречу. Я предложил ее проводить, и она согласилась.
Но, только выйдя на улицу, я вспомнил о своей порванной обуви и понял, что прогулка будет непростой. Мария даже развеселилась и начала мило подшучивать над моим ковылянием. По дороге мы просто болтали на разные темы, не имеющие никакого отношения ни к нашему детству, ни к старику, ни к печальным событиям. Температура воздуха понизилась, дневная растаявшая грязь начала подзамерзать и хрустеть под ногами, и с неба снова начали сыпаться легкие крупинки снега. Мария подняла воротник и втянула голову в пальто. Я заметил, что у нее не было шарфа и перчаток, и еле уговорил ее надеть мои, уверяя, что я точно не замерзну, в отличие от нее. Она повязала мой шерстяной шарф вокруг своей тонкой шеи, нырнула маленькими руками в мои огромные перчатки и задорно улыбнулась.
Она жила не так далеко от интерната, в старом квартале, который располагался по склону вдоль реки. Дома там напоминали бараки, стоявшие друг на друге в два этажа, будто нелепо склеенные ребенком спичечные коробки.
– Ладно, я пойду, – проговорил я, когда она сказала, что мы подошли к ее дому. – А то вдруг твой муж еще увидит нас. Нехорошо будет.
– Подожди, – остановила она, – сначала забери шарф и перчатки. Спасибо тебе за них. И у меня нет мужа. И мужчины тоже нет, – поспешила она добавить, как только я открыл рот, чтобы спросить. Видимо радость, отразившуюся на моем лице, мне не удалось скрыть, так как она засмеялась.
– Это замечательно, то есть я не имею в виду, что для тебя замечательно, это для меня замечательно, – я бубнил еще какую-то глупость, а она потешалась надо мной, пока рой крошечных снежинок летал над нашими головами.
Вдруг обеспокоенный девичий голос окликнул ее:
– Мария, ты пришла? – на старых, обсыпавшихся ступеньках дома, стояла, закутавшись в большой платок, совсем юная девушка и встревожено смотрела на нас.
– Да, Аля, я пришла, – отозвалась Мария. – Ты, наверное, меня заждалась? Извини, я задержалась сегодня. Аля, познакомься, это мой… мой старый друг, Иларий. Иларий – это Аля.
– Добрый вечер! – поздоровался я и махнул ей рукой, на что девушка нахмурилась и едва кивнула.
– Ладно, мне пора, – сказал Мария. – Всего доброго тебе, рада была встречи.
– Но мы же еще встретимся, да? – спросил я.
– Конечно, встретимся как-нибудь, – улыбнулась она и быстро пошла к дому.
Впервые за долгие годы я возвращался в свою пустую квартиру со счастливой улыбкой, по-настоящему счастливой.
4
Через несколько дней, когда пришел выпуск нового журнала, я, не вытерпев, побежал к интернату и, узнав у дворника, что Мария была на работе, попросил его позвать ее. Она очень удивилась, увидев меня, но и не скрывала, что обрадовалась этому неожиданному визиту.
– Как раз проходил мимо вас, журнал получил, только что из типографии, его еще в продаже нет. Подумал, вдруг ты на работе и захочешь почитать, – сказал я.
В нашем коротком разговоре я успел спросить о ее графике работы и поинтересовался, не будет ли она возражать, если я как-нибудь на днях, вечером, составлю ей компанию до дома. Она согласилась, и я в этот же вечер, уйдя пораньше с работы, стоял возле ворот и поджидал ее, а она, заметив меня, побежала на встречу с распахнутой улыбкой.
– Ты знал, что в твоем журнале мое стихотворение? – воскликнула она. – Поверить не могу! Как? Как это случилось, если над ним все потешались?
Мне не хотелось говорить ей, что для этого мне пришлось ступить на тропу войны с самой страшной силой в редакции. Я не хотел, чтобы она думала, что обязана мне, поэтому придумал историю, как непреклонная и суровая женщина, посмевшая обсмеять ее творение, изменила свое мнение, под наплывом внезапных чувств, и решила опубликовать стихотворение.
– Надо же, – поразилась Мария, – а я-то была о ней такого плохого мнения, и столько нехорошего думала про нее. Мне даже теперь стыдно. Надо будет, что ли, отправить ей благодарственное письмо или поздравление с грядущими праздниками.
– О нет, не стоит! Поверь мне, она не читает благодарственные письма и поздравления, так как ее сильно уж смущают теплые слова, поэтому, чтобы не показаться излишне чувствительной, она сразу выбрасывает все письма в мусорную корзину.
С того дня я стал каждый вечер приходить к интернату и провожать Марию домой. В редакции, конечно же, это сразу не осталось не замеченным: я больше не задерживался на работе, из моего кабинета практически перестал валить дым, а мое новое сияющее лицо и новый костюм не давали сомнений, что во всех этих переменах была замешана девушка. Но а я и не пытался скрывать свой глупый, влюбленный вид, потому что впервые жизни был влюблен, по-настоящему влюблен. И это было сродни тому, что за моей спиной выросли крылья, и я махал ими, летая по грязным тротуарам, над хмурыми лицами людей, не замечая никаких проблем, и даже ослепительно улыбался и кланялся мухе Цеце. Я перестал чувствовать себя одиноким и никому не нужным, потому что чувствовал, что я так же был нужен Марии, как и она мне. Мы не говорили друг другу о своих теплых зарождавшихся чувствах, потому что слова были лишними: наши глаза говорили обо всем.
В один из дней я подарил ей светло-зеленый шарфик, который с трепетом выбирал так, как никогда в жизни, и кожаные перчатки из самого дорогого магазина в городе. Но она, увидев подарок, не очень ему обрадовалась, и попросила больше никогда не дарить ей таких дорогих вещей.
– Спасибо, конечно, тебе, – сказала она, – но я бедна и не скрываю это. А эти перчатки, они не для меня. Их должны носить женщины в дорогих шубах и с богатых семей, а не такие как я. Я в них буду чувствовать себя неуютно, и даже не знаю, что с ними делать.
Потом все же она растаяла, будто позволив себе радоваться, и, надев перчатки, не переставала любоваться, как красиво они облегали ее тонкую руку. Но это длилось недолго: какой-то мальчишка из ее интерната, заметив дорогую обновку своей учительницы, украл перчатки. Когда Мария выяснила, кто это сделал, тот сознался, что в тот же день продал их на рынке какой-то толстой женщине, а деньги потратил на развлечения и еду. Она долго расстраивалась и просила больше не дарить ей подарки, но я повел ее на рынок и сказал, чтобы она сама выбрала те перчатки, которые захочет. И она выбрала дешевые варежки из серой шерсти, собственноручно связанные торговкой.
