Иногда мы не спешили после работы домой, а задерживались: просто бродили по вечерним улицам города, заглядывая в самые маленькие переулки, находя каждый раз что-то новое и интересное в них. Мы наслаждались общением друг с другом и больше не упоминали о событиях, с которыми столкнулись в детстве, не упоминали ничего из того, что могло навеять грустные мысли и воспоминания. Мы просто тихо и осторожно, по крупице, принимали чувства, которые переживали в настоящем, словно боялись их спугнуть, как стаю чудных птиц. Нам было радостно за моменты нашего счастья и одновременно страшно, что такое внезапное и уже не ожидаемое нами счастье, может исчезнуть.
Мария не могла надолго задерживаться, она позволяла себе прогулку на час или два, и потом спешила домой, ведь там ее ждала Аля. Они жили вдвоем в маленькой квартире, доставшейся им от двоюродной прабабушки Али, которая умерла несколько лет назад. Мария сняла там комнату, когда женщина еще была жива, а Але на тот момент было девять лет. Девочка осталась сиротой в пять лет, когда ее мать внезапно умерла от тяжелой работы на фабрике, а отца она никогда не знала, он пропал еще до ее рождения. Когда появилась Мария, пожилая женщина с облегчением вздохнула: она уже была слишком старой и понимала, что долго не проживет, а о девочке некому было больше позаботиться. Так, в лице Марии, женщина получила поддержку и облегчение быта, а Аля – мать, сестру и подругу.
В один из выходных дней Мария пригласила меня на обед, чтобы я поближе познакомился с Алей. Я принес фрукты, десерт и небольшой подарок для девочки – брошку в виде стрекозы: мне почему-то показалось, что девочкам должны нравиться такие вещи, но ей, по всей видимости, ни брошка, ни я сам отчего-то не понравились. За столом Аля сидела, поджав губы, и бесцеремонно разглядывала меня, показывая всем видом, что ей неприятно мое общество.
– Кем вы работаете? – спросила она, лениво размазывая жидкое картофельное пюре по тарелке.
– Я работаю в редакции.
– Значит, вы журналист и пишите статьи?
– Да, пишу, но это не основная моя работа. В основном я редактирую их, принимаю решение о публикациях и вожусь с массой бумаг, иногда зарываясь в них, как медведь, уходящий в спячку, – я попытался пошутить, но она и бровью не повела.
– Значит, вы редактор? – спросила она, чем сбила меня с толку, ведь я еще не говорил Марии, какую занимаю должность.
– Эм…да. Я редактор.
– Вы главный редактор?
– Да, я главный редактор, – пришлось сознаться мне, и Мария сначала многозначительно посмотрела на меня, а потом перевела сердитый взгляд на Алю.
– И сколько зарабатывает главный редактор?
– Аля! – шикнула на нее Мария, – это неприличный вопрос.
– А что в нем неприличного? Вы же, как я понимаю, встречаетесь? И если уж дошло до такого дела, то нужно узнать о человеке все. Не правда ли, Мария? – они посмотрели друг на друга с выражением, понятным только им одним.
– Нет, все нормально, – поспешил я сгладить ситуацию, – это обычный вопрос. Я зарабатываю достаточно, чтобы хорошо обеспечивать себя и свою семью, если бы она у меня была.
– Это видно, – хмыкнула Аля, – у вас дорогие часы и недешевый костюм. Стоит, наверное, как зарплата Марии за полгода. И как вам наша бедная обстановка? Наша бедная еда? Вот это пюре, которое мы едим только по праздникам? Не смущает?
– Аля, зачем ты такое говоришь? – Мария густо покраснела и с силой сжала вилку в руках.
– А что я такого говорю? Я просто интересуюсь, не страшно ли богатому человеку, впервые оказавшемуся в таких трущобах, находиться здесь? Раньше же к нам такие богачи не захаживали. Мы по беднякам все же больше.
– Увы, я совсем не богач, – возразил я. – Мне не стоило, конечно, надевать свой лучший парадный костюм и эти часы, но поверь, я не сплю на мешках с золотом. Еще недавно я ходил в старых туфлях и в одной и той же одежде по полгода. Я просто хотел понравиться тебе, так как знаю, что ты очень дорога для Марии, и твое мнение важно для нее, вот поэтому так и вырядился, как петух. Хотел произвести впечатление, и, по всей видимости, мне это не удалось. А насчет трущоб, как ты выразилась, смею возразить: мне нравится здесь, у вас уютно и комфортно. Если бы ты увидела мою квартиру, то поверь, тебе бы там не понравилось, так как в ней нет и капли вашей домашней теплоты.
После моего объяснения девочка замолчала и в течение обеда больше не задавала вопросов. И хотя она по-прежнему бросала на меня не слишком любезные взгляды, мне показалось, что немного я все-таки сгладил ее неприязнь ко мне.
После обеда Мария вышла на улицу, проводить меня.
– Извини за Алю, мне очень неловко. Я не знаю, какая муха ее укусила. Я поговорю с ней.
– Ничего страшного не случилось, забудь. Это я виноват, мне не стоило выряжаться так. Я не подумал, что это может оскорбить ее.
Наступавшие зимние праздники оживили и без того шумный город, накрыв всех предпраздничной суетой и волнениями, как большим единым покрывалом, сотканным из снега и мороза. На тротуарах все чаще замечались пыхтящие пешеходы, взвалившие на плечи сосны и елки, нещадно коловшие красные щеки и шеи. Кто-то волочил за собой тяжелые пышные деревья, оставляя после себя характерные следы на снегу, кто-то с легкой припрыжкой нес в руках тоненькое, общипанное деревце, напоминавшее своей облезлостью худосочную тушку куренка. А кто-то довольствовался и обломанными ветками елочных гигантов, валяющихся на тротуарах.
На лицах всех, так или иначе, стояла праздничная и несколько глупая печать с пометкой – «в ожидании чуда». Но более всех атмосфера грядущих праздников затронула уличных карманников и проныр. Особенно активизировались мальчишки беспризорники. Воспользовавшись всеобщей суматохой и ослабшей бдительностью одурманенных зимним счастьем граждан, они с легкостью пользовались своими мошенническими навыками и ловкостью рук. Беспомощные крики и визги женщин о том, что у них украли деньги, кошелек или сумку, шли вперемешку с бранью и грозными рыками мужчин, грозивших оторвать грабителю ноги и часто безрезультатно пытавшихся догнать шустрых и проворных мальчишек. А я, забавляясь всеобщей суетой, мысленно благодарил грозную билетершу из киоска, принудившую меня купить два билета. В пятницу я пригласил Марию на представление в цирк в день премьеры, чему она была несказанно рада, так как никогда раньше там не бывала.
5
Утром я проснулся с головной болью и ощущением сильного холода, мое тело бил озноб, хотя в комнате было жарко, и у меня не было температуры. Мне снова приснился сон, повторяющийся уже около года, будто кто-то раз в месяц проматывал его как кинопленку. В этом сне мне всегда было тринадцать, и я шел по реке, скованной льдом, а повсюду был снег и ни души. Я шел по льду и чувствовал себя одиноким и потерянным, будто во всем мире наступила вечная зима и вечный холод, и я остался один. Вскоре под моими ногами раздавался глухой стук, и я наклонялся, сметал в сторону тонкий слой снега и видел подо льдом лицо брата. Он стучал кулаками по толще льда и пытался что-то сказать мне. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы, а изо рта не выходило воздуха, будто он отрастил жабры и уже мог дышать под водой. Я тоже стучал по льду и пытался разбить его, кричал и плакал, чтобы он не умирал, чтобы он потерпел еще немного, и я найду способ, как помочь ему, как выбраться оттуда, но брат смотрел на меня своими голубыми прозрачными глазами и исчезал в глубине. Каждый раз, когда я просыпался, я твердил себе, что смогу управлять своим сном, что в следующий раз со мной окажется топор или железная палка, или еще что-то, что поможет мне расколоть лед, но я засыпал и снова начинался тот же самый сон, будто отмотанный к началу невидимой заботливой рукой: я снова оказывался один с пустыми руками, затерянный в вечной мерзлоте, и предо мной снова появлялось кричащее лицо брата.
