Слабая надежда таяла с каждым днем, но мы по-прежнему не сдавались: просматривали объявления в газетах, на уличных стендах, обзванивали людей, занимающихся различной магией. Несколько раз к нам приходили две женщины, утверждавшие, что они могут исцелять людей от любых болезней. Потом была гадалка и усатый гипнотизер, по слухам, который мог вводить в состоянии транса и искать причины заболеваний.
Все они удивлялись и не верили тому, что Але было пятнадцать, так как она все более и более походила на несуразную маленькую старушонку, в которой все еще оставались едва уловимые детские черты, что приводило всех в ужас и чувство абсурдности жизни.
Никто из них нам не помог: Аля совершенно не хотела принимать чужих людей у себя в комнате, смеялась, швыряла в них вещи, кричала и намеренно пугала их, показывая, что она абсолютно безумна и может их покалечить. Но как только все уходили, она становилась спокойной и продолжала вести свои записи в блокноте.
Мария как-то не выдержала и закричала на нее, спрашивая, зачем она это делает, ведь мы хотим помочь ей, на что она ответила:
– Мне не нужна ваша помощь. Вы сначала спросите, хочу ли я ее? Если вы думаете, что со мной что-то не в порядке, то вы ошибаетесь – я чувствую себя замечательно!
Я уже догадался, что внутри нее затаилось существо, решившее не выдавать себя раньше времени, а спокойно дожидаться, когда закончится перевоплощение.
Днем Мария еще держала себя в руках, но по вечерам она постоянно плакала или сидела, сжавшись в комок, и смотрела немигающим взглядом в пустоту. Со мной она иногда была полностью отрешена, будто погружалась в летаргический сон, а иногда умоляла меня обнимать ее так сильно, чтобы хоть на мгновение она смогла убежать от всеобъемлющей боли, поселившейся в ее душе.
На пятнадцатый день Аля вышла из комнаты и села с нами за стол. Мария поставила перед ней тарелку с завтраком, но она решительно отодвинула ее.
– Я пришла сюда, чтобы предупредить вас: через четыре дня я уйду, и у вас есть время, чтобы привыкнуть к этому. Аля мне говорила, что вы ее любите и просила не причинять вам страданий, поэтому я отнесусь к вам с уважением.
Вечером у Марии поднялась температура. Она лежала на кровати, закутавшись в теплое одеяло, а ее светлые волосы, как мертвые побеги пшеницы, были растрепаны и разбросаны по подушке.
– Я не отпущу ее, ни за что, – бормотала она. – Она останется с нами, пока мы не найдем ответ, как ее вернуть обратно.
– Это же невозможно, мы об этом уже говорили, – возразил я. – Она умрет так. Когда она уйдет, у нее будет хотя бы шанс выжить.
– Нет-нет, ничего мне не говори. Я не хочу ничего слушать. Ты слишком правильный. Для тебя все просто, но не для меня. Моя девочка никуда от меня не уйдет, она останется со мной, – она, как в бреду, прижимала к себе подушку.
В эту ночь она не позволила себя обнять, и я лежал с открытыми глазами и смотрел, как за окном падает снег.
12
На следующий день я пришел в редакцию. Замейко, вальяжно раскинувшись на кресле и задрав ноги на стол, громко обсуждал что-то с Хилым. Я сделал замечание, чтобы он убрал ноги, и он медленно и нехотя опустил их. Дина Сало смущенно посмотрела на меня и опустила глаза, когда я спросил у нее насчет ее нового материала. Даже вечно вертлявый Карич хмурился и избегал моего взгляда. Нетрудно было догадаться, что за мое отсутствие что-то произошло. Ответ мне не пришлось ждать долго. В мой кабинет, крадучись, заглянул Марк. У него были такие пылающие щеки, будто их прижгли утюгом. Нервно подергивая носом и не переставая шмыгать и покашливать, он сообщил мне, что все хотят видеть меня в зале для собраний.
Когда я зашел туда, все разом стихли. Возле трибуны стояла Цецилия Львовна, одетая во все черное, длинное и тягучее, похожая на палача. Ее взгляд не выражал ничего хорошего для меня. Марк, не переставая шмыгать носом и изображать сухой кашель, подошел к трибуне и дребезжащим, неуверенным голосом начал:
– Кхм… вся наша коллегия просит написать тебя заявление об уходе с поста главного редактора по собственному желанию. Здесь вот, – Цецилия Львовна передала ему листок бумаги, – здесь вот собраны все подписи желающих твоей отставки. Можешь посмотреть, кхм… там нет ни одного человека, проголосовавшего за тебя. Мы честно опросили всех, никого не принуждая, кхм, и не запугивая, считают ли они, что ты нужен как руководящее лицо нашему журналу и газете. Все оказались единого мнения – нет, ты не нужен. Да, мы не отрицаем твоих заслуг, на нашу периодику стали больше подписываться, и есть немало хороших отзывов, – Цецилия Львовна злобно сверкнула глазами, отчего Марк еще сильнее зашмыгал носом, – но мы все в едином душевном порыве уверены, что ты, своим руководством, пытаешься стереть лицо нашего журнала. Мы дорожим его репутацией и долгой историей, самобытностью и уникальностью. И единодушно считаем, что он не нуждается в переделке и улучшениях, что ты, кхм, пытаешься сделать. Потому всей коллегией просим тебя уйти с поста главного редактора. По собственному… Иначе, если ты воспротивишься общему желанию, кхм, мы вынуждены будем передать наверх наши коллективные подписи с отказом работать с тобой. А так как мы все являемся главной ячейкой и движущей силой наших изданий, вышестоящим придется принять соответствующее решение, а именно сократить тебя с главной должности. Посему, чтобы не подвергать тебя такому унижению, мы просим написать заявление собственноручно. Мы не просим тебя покидать наш уютный и дружный коллектив совсем, ты можешь продолжать трудиться корреспондентом. Вот подписи, ознакомься, кхм…
Я пробежался глазами по листку с подписями. Там были имена всех сотрудников, включая Карича, которого я оставил, несмотря на все желание Марка уволить его, и Дины Сало, которая, благодаря мне, получила целую колонку под свое домоводство.
Все с напряжением смотрели на меня и ловили движение каждого мускула на моем лице. Марк во время паузы, не переставая, пыхтел, как паровоз, а Цецилия Львовна мелко дрожала и чуть подергивала высоко задранной головой.
– Мне все равно, – сказал я. – Несите свои писульки куда хотите. Когда придет распоряжение, тогда я уйду, а пока за работу. Хватит рассиживаться.
В кабинете я нервно затянулся сигаретой, мысли спутались. Вся моя, казалось бы, только налаживаемая жизнь, скрипит и рассыпается, как глиняные горшки под колесами поезда. Все были против меня, даже те, за которых я боролся, а Марк оказался во главе этой шайки бунтарей, которая без сомнения была основана с подачи мухи Цеце. И я понимал, что все это было чушью собачьей по сравнению с тем, что мой любимый человек страдает, а я беспомощен и вынужден наблюдать за этой страшной и непонятной силой, вламывающейся в жизни людей и искажающей их до чудовищного состояния, когда ты не знаешь, что хуже – жизнь или смерть.
Размышления дали мне мощный толчок и я в порыве какой-то нахлынувшей злобы, подошел к шкафу с документами и начал искать нужные мне сведения. «К черту, пошли все к черту», – бормотал я, перебирая ворох бумаг. Потом я сделал несколько звонков и вызвал к себе испуганного Карича. Через час я вышел к коллегам и вручил бумаги ошарашенной Цецилии Львовне.
