— Вот как — мы приходим к установленному в коридоре школы питьевому фонтанчику. Тут же есть кран для того, чтобы можно было набрать ведро воды — с раковиной, установленной пониже. Ставлю ведро и открываю кран. Пока набирается вода — гляжу на Томоко.
— Хорошо — говорю я: — значит по твоему — Наоми-чан правильная?
— Во всяком случае пытается такой быть! — отвечает Томоко с легким вызовом в голосе. Она меня уже знает и старается отвечать так, чтобы потом не пришлось об этом пожалеть. Выбирает слова. Тоже уже хорошо.
— Правильная, да? А какие еще слова можно подобрать? Старательная?
— Да. Старается, чтобы о ней подумали хорошо. Педантичная. Правильная. Сухая. Высокоморальная.
— О! Какое интересное слово! — говорю я, выключая кран и убирая одно ведро. Ставлю следующее.
— То есть ты хочешь сказать, что наша Наоми-чан — высокоморальная девушка? — задаю я вопрос. Томоко колеблется. Она бы с удовольствием сказала «да», вот только она помнит о том памятном вечере и Наоми-чан разделась так же как и все. Назвать это высокоморальным поступком или даже просто правильным поступком — у нее язык не поворачивается.
— А теперь представь себе, сколько мужества ей понадобилось, чтобы вот так раздеться перед нами. Передо мной. Тебе для этого понадобилась едва ли не через попытку суицида пройти… пережить испытание. Но ты справилась. А вспомни себя и подумай — смогла ли ты бы сделать это месяцем ранее, без … — я не продолжаю, но Томоко все понимает. Без этой безобразной сцены в кладовке для спортивного инвентаря, без этой фотографии в чате класса, без тихого игнорирования и наклейки ярлыка «шлюха», без ее попытки спрыгнуть с моста в ту ночь. Она задумывается. Поднимает на меня глаза.
— Так что же, ты хочешь сказать, что она — сильнее меня? — спрашивает она и ее голос дрожит. Сейчас я подвергаю сомнению то, что она заслужила сама, свою победу и ей это очень не нравится.
— Нет — отвечаю я: — нет, ни в коем случае. То, что ты сделала, то через что ты прошла — это твоя победа и никто не справился бы на твоем месте лучше. Я не хочу сказать, что она сильнее тебя духом, силой воли, характером… к этому приходят не потому, что сильны, к этому приходят потому, что больше нет сил.
— Что? — Томоко задумывается. Я выключаю кран и беру в руки ведро. Оба полны, пора назад, в старый корпус, где нас ждет Наоми-чан, заучка, задавака и синий чулок, у которой однажды просто кончились силы быть правильной. Мы идем молча, Томоко дышит мне в спину.
— Ей так хреново было? — спрашивает она, когда мы почти дошли до старого корпуса. Я ставлю ведра на землю и разминаю пальцы, в которые врезались стальные дужки ведер.
— А ты подумай — отвечаю я: — она же на самом деле ни с кем не дружит. У тебя хоть подруги были…
— Эти подруги! — сверкает она глазами, становясь на миг невероятно привлекательной в такой, короткой вспышке ярости: — они все бросили меня! Как только… ну ты помнишь!
— У тебя были хотя бы такие — отвечаю я: — а с ней все общаются только по делу. Вспомни как это было — когда тебя все игнорировали?
— Ну… да. Было не очень. — признается она: — было плохо…
— Вот. А она так живет. Потому у нее крышу рвет. Думаю, что на самом деле наша Наоми хочет даже не секса или там высокой любви, а просто — уважения, признания и … ну и конечно любви. Только не высокой, стереотипной там, когда принц на белом коне и прочая ваниль, а просто любви. Которую ты ей можешь дать.
— Но я не такая! — взвивается Томоко. Я вздыхаю и беру в руки ведра.
— Господи, да что же вы все так на сексе повернуты то? — говорю я, продолжая путь: — речь именно о любви, не о сексе. Как … ну вот как мать любит своего ребенка… исключительно платоническое чувство. Пойми меня правильно, я и сам не против оргий и разврата, но вы сейчас к этому не готовы… как будете готовы — я скажу. Пока речь просто о любви человека к человеку без всех этих ваших засовываний языка повсюду…
— Фу! Кента!
— Будешь меня бить по плечу — вода разольется и снова придется в новый корпус идти!
— Ты невозможен!
— Как раз тот факт, что я существую — опровергает твое утверждение. Ты, наверное, хотела сказать — «ты невероятен!».
— Кента! — Томоко замахивается своим кулачком, но, видимо помня мои слова — не опускает его. Мы идем дальше.
— Все, пришли. — Томоко открывает дверь в наш новый клуб, и мы входим. Староста не теряла времени даром и уже протерла подоконник и пыль с мебели. И откуда она воду взяла? А… вижу, бутылку с водой.
— Наоми-чан! — говорит Томоко и делает шаг к ней. Наоми останавливается, и ее рука с тряпкой зависает в воздухе. Она поворачивает голову и бросает вопросительный взгляд на Томоко.
— Наоми-чан! — повторяет Томоко и протягивает ей руку, словно топ-менеджер на переговорах о слиянии капиталов: — давай дружить!
— Ээ… — Наоми машинально опускает руку с тряпкой и смотрит на Томоко.
— Я думала, что ты заучка и задавака — поясняет Томоко: — потому что в пятом классе ты сказала учителю что я не сделала задание! Но Кента мне все объяснил. Давай дружить!
— Д-да. Конечно. — говорит Наоми и пожимает руку Томоко. Некоторое время они стоят так.
— Ты забыла убрать тряпку — говорит Томоко, разрывая рукопожатие и глядя на свою ладонь. Староста краснеет.
— Извини! — говорит она: — это случайно! Я… — она комкает тряпку и бросает ее на подоконник. Протягивает руку. Томоко пожимает ее и трясет.
— А то я сперва подумала, что ты лягушка — поясняет она: — берусь за руку, а она холодная и мокрая.
— Извини еще раз! — жмурится покрасневшая Наоми: — и за… за тот раз в пятом классе тоже извини! Я … тогда была неправа! А руку ты лучше сходи помой… и я, наверное, тоже схожу помою, тряпка грязная была, а сейчас период инфекций и болеть нельзя и… я так рада, что мы подружились!
— Да чего их сейчас мыть — пожимает плечами Томоко: — все равно замараемся. Уберемся — помоемся. Я тоже рада, что мы подружились.
— Д-да! — кивает староста: — конечно! — и она поспешно отходит ко мне, за ведром с водой. Раскрасневшаяся, с закатанными рукавами и расстегнутыми двумя пуговицами на блузке — она выглядит очень мило. Я думаю о том, что Магнус Федорович был так прав в своем непонимании сути счастья, а Кристофер Лог — был прав в своем понимании. Как иначе передать это состояние? Кристофер Лог писал, что наивысшим счастьем на земле он считает две вещи и одна из них — «И юной девушки услышать пенье, вне моего пути, но вслед за тем, как у меня дорогу разузнала.»
Магистры не понимали, в чем тут дело, а я — понимаю. Это как пригреть на груди птенца, выпустить его и потом смотреть, как тот становится на крыло, сильной птицей. Это как — подсказать, показать путь… и не быть больше причастным к этому пути, но услышать, как поет девушка, который ты показал дорогу, дорогу к самой себе, мимо всех, мимо Сциллы и Харибды, мимо того мостика снежной ночью… и ее пение означает что с ней все в порядке. Никто не может оберегать другого человека вечно, а если бы и мог — это погубит человека. Просто укажи ему путь. И порадуйся, когда увидишь, что он пошел верным путем и у него все хорошо. Вот о чем это. Юной девушки услышать пение — вне моего пути, но вслед за тем, как у меня дорогу разузнала…
