— Врете вы все — говорю я: — врете со страшной силой. Но я запомню. Не думайте, что я забуду. И уж тем более — не прекращу добиваться.
— Это мне льстит, Кента-кун — снова улыбается Мидори: — я бы тебе сказала, почему я так тебе ответила — но ты же умный, ты и сам себе от моего имени ответишь. Так что ступай домой и забудь о том, что сегодня тут было.
— Забудешь тут — ворчу я, вставая и забирая свой портфель: — у меня теперь моральная травма на всю жизнь.
— Не верю — говорит Мидори: — и вообще, для человека, который только что раздевал свою одноклассницу ты на удивление быстро начинаешь подбивать клинья к другой.
— Я не раздевал ее — она сама раздевалась. И я сам. — еще раз поясняю я: — как там — невиноватый я, она сама! Кроме того, как я уже заявлял ранее, я бы желал узреть без одежды именно вас, а не …
— Ой, все, иди уже, Кента-кун, пока я не разозлилась! — говорит Мидори, но при этом продолжает улыбаться: — ступай.
У шкафчиков для сменной обуви стоит Натсуми. А я уж думал, домой ушла, но нет — стоит, меня ждет.
— Как все прошло? — спрашивает она меня: — Мидори ничего тебе не сделала?
— Да все нормально — говорю я: — она говорит, что никому не расскажет и просит нас тоже помолчать. Так что можешь быть спокойна.
— У нас спор не закончился — Натсуми откидывает волосы назад: — что будем делать?
— А давай ничью объявим? — предлагаю я: — ты бы все равно сняла, я же тебя знаю.
— И ты готов уступить победу? — спрашивает Натсуми: — и ничего не потребуешь взамен?
— Да тоже мне победу нашли — говорю я: — все люди устроены примерно одинаково, тут вопрос только в отсутствии внутреннего страха. Его у тебя почему-то нет.
— Ты знаешь, что такое леотард? — спрашивает меня Натсуми. Я пожимаю плечами. Что-то знакомое. Может быть леопард, скрещённый там с тапиром? Или с ягуаром. С кугуаром? В наше время все может быть, чего только гибриды льва и тигра стоят.
— Леотард — это костюм для художественной гимнастики — поясняет Натсуми: — я на соревнованиях выступала в средней школе, пока суставы не полетели к черту. Это такой… как купальник, застегивается вот здесь — она показывает, где именно застегивается леотард и я вспоминаю эти костюмы. Облегающие как вторая кожа, оставляющие ноги полностью открытыми, а ягодицы — наполовину.
— А когда ты выходишь на выступление — в комиссии сплошь седые старики с похотливыми глазами — продолжает она: — а нам ни украшений, ни рисунков на леотарды наносить не давали. Только номера. Так что — да, я давно уже не стесняюсь своего тела, потому что слишком много людей уже видело его… едва прикрытым.
— Вот оно как. — говорю я, просто, чтобы что-то сказать. Технически говоря, в леотарде — все-таки не голышом, но это свое мнение и нюансы я предпочитаю придержать при себе. Выступление на стадионе, едва одетой, под пристальными взглядами зрителей, болельщиков, и жюри — да, это точно может вытравить из человека страх демонстрировать свое тело. С ней это не пройдет.
— Значит у Натсуми есть другой страх — думаю я: — это хорошо, что она преодолела стыд, но социальные страхи штука коварная…
— Что? — удивляется Натсуми и я понимаю, что говорил вслух.
— Да ничего, забудь — говорю я: — так что, ничья?
— А кто будет Мико-тян приказы отдавать? — резонно спрашивает она: — она же будет ожидать.
— Может по дням? День — ты, день — я? — предлагаю я.
— Хорошо. Тогда — ничья — она протягивает свою ладонь, и я с нескрываемым удовольствием пожимаю ее. Еще один кризис позади, еще один день прожит, и я наконец могу пойти домой, планировать создание своего кото-кафе.
— Но ты мне должен — добавляет она, когда мы отпускаем руки.
— Да за что?!
— Моральная травма — говорит Натсуми: — у меня теперь непристойности в глазах.
Глава 26
— Везет тебе — говорит мне Отоши, прислонившись к стене и глядя как я работаю на длинном мешке: — всегда вокруг какие-то девушки крутятся. Вот скажи, чем ты их привлекаешь?
— Ничего подобного — отрицаю я, отшагивая назад и опуская руки: — ты делаешь какие-то странные выводы.
— Угу, угу. В прошлый раз тебя две девушки сюда провожали…
— Во-первых не девушки, а моя младшая сестра и ее подруга, а во-вторых, не провожали, а преследовали. Выслеживали. Развлекались так.
— А сегодня еще какая-то, высокая и красотка. У тебя с ней? — Отоши поднимает руку, сжатую в кулак, с оттопыренным мизинцем. Снова этот мизинец.
— Это одноклассница. По пути было из школы — поясняю я. Да, я теперь просто оставляю форму для занятий в школе бокса и могу по пути из школы сразу заходить на тренировку, слава богу на меня график тренировок не распространяется. Отоши, кстати, тоже постоянно тут ошивается, надо бы ему сказать, что если он хочет с девушками познакомится, то проводить все свое время возле мешков, груш и прочих снарядов — неконструктивно. Пусть в школу танцев идет, там от девушек отбоя нет, а мальчиков как раз не хватает.
Я снова поднимаю руки и отрабатываю серию, начиная от скользящего шага немного сбоку, короткий удар с подшагом, перенос центра тяжести на переднюю ногу, уход влево и хук, снова хук уровнем чуть ниже, удар локтем.
— А вот это не по правилам — замечает Отоши: — я, кстати давно заметил, что ты не по правилам работаешь. Готовишься в Медвежьем Кругу выступать? Ты имей в виду, что в прошлом году, как говорят — там парня одного не откачали. Ударили в висок так вот и все. Слушай, а если она просто одноклассница тебе — может ты ее со мной познакомишь? Скажешь, так и так, сенпай из школы бокса, умный и добрый парень… а?
Я отхожу от мешка, подрагивающего после ударов, поворачиваюсь к Отоши и некоторое время смотрю на его открытое, честное лицо. Хороший ты парень, Отоши, думаю я, и с моей стороны было бы неприкрытым свинством тебя с Натсуми-тян свести. Потому что Натсуми-тян — это гремучая смесь всего и сразу, и я даже не знаю, когда и где там рванет. И если прочие мои знакомые девушки на настоящий момент — тоже со своими тараканами и прочими ментальными закавыками, то у нее прямо-таки Северный Ледовитый Океан, где под толщей ледяной воды где-то на глубине — таятся огромные чудовища. Это тебе не Шизука-тихоня, которая просто напридумывала себе всякого и реализовать попыталась, а как не удалось — так и переключилась легко. Не Томоко, которая во всех грехах обвиняла сама себя. Уж тем более не Наоми, которой с одной стороны любопытно, а с другой — страшновато и на этой грани вещи приносят ей удовольствие. Нет, Натсуми-тян делает все серьезно. Я так и вижу, как она стоит с прямой спиной и с окровавленным лезвием катаны в руке, не дрогнув ни единым мускулом на лице. И если Шизука не жалеет других, зациклившись на своих чувствах, Томоко в свою очередь — не жалеет себя, подчиняясь мнению окружающих, то Натсуми не пожалеет ни себя, ни других на своем пути. Вот прямо-таки чувствуется эта непрошибаемая уверенность и готовность идти до конца. Одним словом — дочь самурая еще больше самурай, чем сам самурай. И, в отличие от Шизуки, если бы в том кабинете была Натсуми — я бы оттуда живым не вышел. Потому что Натсуми продумала бы все, потому что она бы взяла хороший клинок и отвлекла внимание. Например, разделась бы догола и нож за спиной спрятала. Только я рот раскрыл бы (а я бы раскрыл рот, уж больно у нее фигурка ладная) — как получил бы десяток сантиметров нержавеющей стали в живот. Или как говорят английские моряки — на Питерхэдском берегу, в засаде Макдугал, пять дюймов стали в грудь врагу отмерит мой кинжал. Опасная девушка эта Натсуми.
