– Поняла, – сказала девушка. – Думаю, лучше тебе с ним поговорить самому.
Она отключилась, и вовремя. У меня не было настроения изобретать в ответ красиво звучащую фразу. Я не хотел говорить с Лаймом. Мне даже думать о нем было мерзко. Хотя мерзость тут я чувствовал к себе. За то, что покрывал его преступление. Что заставил его качаться в Версиане до тридцатого уровня, хотя в итоге он этого все равно не сделал. Что отсутствием поддержки в эти пару дней сам вынудил его обратиться к Тимуру. Собственно, все, что касалось Лайма, было моей одной большой и глобальной неудачей. Даже в полном отрыве от своей истории, Лайм являлся живым опровержением Версианы как всего лишь игры, подчеркивая ее трагичность и нелепость.
Этот парень, невзирая на внешнюю неприметность, неплохо меня спускал с небес на землю. Какой же у него был уровень? Двадцать третий? Двадцать четвертый? Я даже этого не помнил, хотя должен был вести на Лайма подробное досье. Причем и досье-то у меня как раз было – в полицейском рапорте по делу его брата. И я его в деталях ни разу не перечитал.
Помнил лишь, как Джек просил помочь Лайму качаться. А я за два дня не сделал ничего полезного в этой сфере. Забрал у Джека мастер-ключ, но не выполняю его единственную просьбу.
С другой стороны – сейчас я именно это и делаю. Помогаю Лайму получить опыт – или, вернее, не потерять тот, что он успел наковырять на пути к следующему уровню. Если Лайм доставит посылку Тимура адресату, то может попрощаться со всем своим игровым прогрессом на этой неделе. Или как бы он не откатился вовсе к нулю.
Я возобновил движение, пытаясь по ходу дела разобраться, идти мне наперерез или же по следам. Вопрос отпал сам собой, когда я понял, что никаких следов банально не вижу. Я двигался через девственную природу, не разбирая ни деревьев, ни кустов, ориентируясь даже не столько по маяку, сколько по звуку трассы за спиной, удаляющейся с каждым шагом. Коли мне попадется НПС из лесников, наткнувшийся на меня – неизвестное лицо при оружии и снаряжении, – понятия не имею, что буду с ним делать. Вот просто совсем. Потому что, если мне придется вступить в бой с виртуальным охранником виртуального леса, в котором я всего лишь турист, я сам лишу себя любых моральных аргументов в разговоре с Лаймом. А что этот разговор состоится – сомнений не было.
Я пролез в чащу еще шагов на пятьдесят, пока не сообразил, что маяк перестал двигаться. Если Лайм еще не бросил пакет, то он должен был меня поджидать. Надеюсь, не в засаде. И надеюсь, он не понаставил в лесу ловушек. Убить не убьет, разве что понарошку, но назад отбросит.
А еще через три минуты я увидел его.
Лайм сидел на кривом пеньке, вполоборота ко мне. В его взгляде я не смог прочесть ни единой эмоции. Хотя они, конечно же, были.
Лайм носил типичную одежду лесника, пусть даже я затруднялся определить, из чего она была сделана. Перекинутое через плечо полупальто, какие-то краги. Качественная дорогая обувь – из той, которую до дури хочется перетащить из Версианы в Москву, даже если надевать никогда не придется. И прочная куртка почти защитного цвета.
– Лайм, – обратился я. – Зачем в лесу таскать лесной камуфляж?
– Энцефалитный костюм теперь имеет только такую расцветку, – ответил он спокойно. – У меня вот – еще есть с собой куртка вальщика. Не замерзну.
– Я тебе не враг, Лайм.
– Что ты от меня хочешь, Арбестер?
Я указал на почтовый сверток, лежащий у его ног.
– Мне нужна эта вещь, – сказал я. – И нужна позарез.
– А я должен ее доставить.
– Знаю. Тебя обманывают. За этот квест опыта не получишь. Это долгий разговор, но я могу все объяснить. Пожалуйста, отдай его мне.
Лайм не двинулся с места. Я пока предпочел не подходить.
С бесстрастным видом Лайм смотрел на лес вокруг, словно сожалел о чем-то, что обрел совсем недавно.
– Ты знаешь, что этот парк – крупнейший на планете дикий заповедник, находящийся в городской черте? – спросил он.
– Конечно, знаю, – ответил я. – Его постоянно вырубить пытаются.
– Не пытаются, а вырубают, – поправил шестой игрок. – Было дело, когда здесь, неподалеку, начали незаконное строительство. Котлован прорыли, фундамент, сваи, все дела. Разумеется, все незаконно. Быстро приехали нужные органы, прикрыли стройку, разогнали барыг. А затем оказалось, что с котлованом что-то нужно сделать. Типа нечего недострою простаивать посреди леса, так будем же загонять в бетонку и дальше. Начали загонять – и долго не останавливались. Так появились два микрорайона в Балашихе. Ты не чувствуешь здесь подвоха?
– Чувствую, – сказал я. – Думаю, что у двух микрорайонов нашлись законные основания.
– Разумеется, нашлись, – кивнул Лайм. Я увидел, как он поглаживает большим пальцем лезвие небольшого топорика.
– Мне жалко лес, Лайм, – честно признался я. – Только сравнение тут неудачное. Если я тебе сейчас мешаю по беспределу, это не значит, что позже намерен сочинить кучу логичных оправданий. Я вообще никаких оправданий задвигать не стану. Собственно, я и по жизни их не ищу. Если ты хочешь продолжать набирать опыт – действуй, работай лесником, туси на Лосином острове, изучай заповедник. Я серьезно, Лайм. Не собираюсь лезть тебе в душу, мешать тебе играть. Просто поверь, что сейчас я тебе играть помогаю.
– Ты помнишь, что я сделал со своим братом? – внезапно спросил он.
– Да, такое не забудешь.
– Ты тогда развел меня на признание несуществующему менту, – сказала Лайм с ядом в голосе. – Я пережил свое признание как настоящее. Мне было так плохо… А затем я прошел через ваш разлом, очнулся в своем костюме, а вокруг…
Лайм описал лезвием в воздухе окружность, и топор застыл.
– Вокруг уже был другой город, – продолжал он. – Нудный, отставший, неправильный. Тот, где за признание в убийстве никто не закроет тебе квест, а, напротив, закроет тебя, чтобы выполнить какое-то свое дурное задание, решив, что так надо. Там играют совсем другие люди, не мы, и они играют нас. В том городе можно огрести за потерявший актуальность контент. Никто не спросит, успел ли ты раскаяться в Версиане, пережил ли несколько смертей, встретил ли спятивших жителей, летающие дома, и машины, и прочее. Мне было плохо, Арбестер. Мне стало реально хреново от нашего с тобой общения. Я в те сутки состарился на двадцать лет. Понял жизнь настолько, сколько не понял бы в Москве за двадцать лет тюрьмы. Я несколько раз был на волосок от смерти. Чтобы выбраться и помочь остальным, я даже рубил людей! Рубил их топором – как будто это было по-настоящему! И я переживал это по-настоящему. А потом я вернулся в Москву – и знаешь, что я там увидел?
– Что? – тихо спросил я.
– Что Москва полна дерьма. Из того, что я делал в Версиане, – мое раскаяние перед собой, признание перед тобой, моя помощь команде, все эти боль и смерть, вся кровь и гибель, – ничто не прошло в Москву. Осталось в Версиане. Все, что я понял, все, что узнал о себе и мире вокруг, – тоже осталось в Версиане. А в Москве меня ждал только убитый мною Славка. Преступление осталось там. Наказание осталось здесь. И я подумал: а зачем мне вообще что-то делать в Москве? Этот город меня не принял. Зато Версиана позволила очиститься.
