Соблюдая обычай, Такэно и сам ни о чем не спрашивал Сэна и Сотобу, но взгляд его скользил по саду, а когда они подошли к дому, сердце Такэно тревожно забилось: где же Йока, почему ее не видно? Вот и веранда – где же Йока?..
Широкие двери разъехались в стороны, и она появилась на пороге. Ее поза была смиренной: спина полусогнута, голова наклонена, руки сложены на животе, но взгляд, мимолетный взгляд, который бросила она на мужа, был таким счастливым, что Такэно рассмеялся. Смущенно оглянулся он на стариков, но они будто не заметили подобной несдержанности.
Далее все проходило по обычаю. Йока, потупившись, сказала Такэно: «Здравствуйте, господин», – и более не говорила ему ничего во весь вечер. Такэно ответил Йоке: «Здравствуй, здравствуй», – и после обращался к ней только тогда, когда требовалось что-нибудь подать.
За столом Такэно рассказывал старикам о своем обучении в школе воинов:
– Я постиг многое. Но пусть за меня поведает об этом сам князь. Он присутствовал на выпускных испытаниях, и я получил от него в подарок меч со следующими напутственными словами: «Такэно, ты пока оправдываешь мои надежды: среди молодых воинов, окончивших школу, нет равных тебе по владению мечом и стрельбе из лука. Посмотрим, как ты покажешь себя в бою; если и там ты не ударишь лицом в грязь, я посвящу тебя в самураи. Служи, я не оставлю тебя без внимания. Пока же можешь съездить навестить своих стариков и свою жену. Скоро ты мне понадобишься, я тебя вызову».
Встреча
– Какая честь! Какая высокая честь! Князь обращался с тобой, как с одним из его приближенных, – покачал головой Сотоба. – Иные служат ему всю жизнь, но не удостаиваются такого обращения, а тебя он наградил еще до того, как ты начал служить. Твой священный долг теперь – доказать, что князь не ошибся в тебе. Преданность повелителю, обязанности перед ним, повиновении ему во всем отныне должны составлять смысл твоей жизни.
– Да, – кивнул Такэно. – Я это твердо усвоил, воспринял сердцем.
– Тебе нужно быть таким как все, но при этом выделяясь из всех, – вставил свое слово Сэн. – Это трудно, особенно вначале. Когда ты был мальчиком, ты говорил, что через любую стену можно перелезть. Смелее, Такэно.
– Смелости ему не занимать, уважаемый Сэн. Иначе он не был бы первым среди воинов, закончивших школу, – сказал Сотоба. – Но иногда смелость оборачивается бедой. Тебя учили этому, Такэно?
– Да, дедушка Сотоба. Я понял, что многие вещи кажутся нам неразумными только потому, что они существуют вне разума.
– О, как правильно сказано! – воскликнул Сэн. – У тебя были хорошие учителя.
– Вы – мой первый учитель, уважаемый дедушка Сэн, – поклонился ему Такэно. – И вы мой учитель, уважаемый дедушка Сотоба, – Такэно поклонился и ему.
Старики закряхтели от удовольствия. В разговоре наступила пауза.
– Вот что я не смог понять, – сказал Такэно, обращаясь к ним обоим. – Просветленный дух парит над землей. Я слыхал, что и воины, просветленные духом, могут летать. Когда-то я вас спрашивал, дедушка Сэн, может ли человек взлететь; вы ответили, что может с помощью мысли. У меня же ничего не получается: что у меня не так?
– Дух может парить над землей, но тело крепко привязано к земле, само по себе оно взлететь не способно, – проговорил Сэн задумчиво.
– Ваши слова мудры и справедливы, уважаемый Сэн, но я тоже слышал о воинах, которые могли летать, – сказал Сотоба. – Вы совершенно правы, когда говорите о крепкой привязанности тела к земле, однако просветленный дух ослабляет эту связь. Тело у такого человека приобретает легкость – отчего же ему не взлететь?.. Просветленный дух может многое: обычный человек, например, и дня не может прожить без пищи, но святой отшельник, отвергший притязания плоти и непрестанно проводящий время в духовных исканиях, способен неделями обходиться без пищи, сохраняя при этом бодрость и силу.
– Но есть ли у воина время для глубоких духовных исканий? – все также задумчиво произнес Сэн.
– Уважаемый Сэн, вам лучше меня известно, что время течет то быстро, как поток на стремнине, когда сужаются его берега и дно меняет свою глубину, то медленно, когда берега реки широки, а дно неизменно. В бою время подобно низвержению водопада, в котором огромная масса воды за одно мгновение преодолевает большое пространство; в бою все сливается для воина в единый миг высшей просветленности и торжества духа, – сказал Сотоба.
– А вам не приходилось летать, уважаемый дедушка Сотоба? – спросил Такэно.
– Нет, Такэно, – вздохнул старик. – Я бывал стремительным, как порыв ветра, я обрушивался на врага внезапно, как удар молнии; иногда мне казалось, что я летаю над полем боя, но мое тело оставалось привязанным к земле.
Такэно огорченно покачал головой.
– Ну уж если такой великий воин, как вы, не летали в битвах, мне-то и подавно не удастся это!
Сотоба и Сэн дружно рахохотались.
– Почему ты так думаешь? – сказал Сэн. – Ты уподобляешься плохому врачу, который считает, что от одной и той же болезни надо лечить одинаково любого человека. Но одинаковых больных не бывает, а потому не бывает и одинаковых болезней. Ты, Такэно, единственный и неповторимый: другого такого нет во всей Вселенной. То же самое можно сказать о каждом из нас. Твоя неповторимость – свидетельство того, что с тобой может случиться неповторимое событие, никогда прежде ни с кем не случавшееся.
– Мне не довелось летать, но тебе, может быть, удастся взлететь, Такэно, – с добродушной улыбкой произнес Сотоба.
* * *
Настала ночь. Такэно сидел в комнате, которую они занимали с Йокой, и ждал свою жену. В углу лежали соломенные матрасы, на них – волосяные, а сверху была разобрана постель. Вряд ли Йока спит на таком пышном ложе, подумал Такэно, она приготовила эту постель специально для него, для своего мужа. В комнате есть все для того, чтобы он чувствовал себя удобно: мягкие подушки для сидения, большой веер, чтобы спасаться от духоты, тонкий шелковый халат, дающий прохладу телу; на столике был выставлен полупрозрачный кувшин со сливовым вином, рядом на серебреном подносе лежало пирожное – рулеты из сладкого риса с фруктами. После годичного пребывания в школе для воинов, в обстановке самой простой и суровой, Такэно испытывал неловкость от всей этой роскоши, но ему было приятно, что Йока так о нем позаботилась.
Ожидание ее прихода становилось невыносимым. Сердце Такэно билось так же сильно, как днем, когда он высматривал Йоку на веранде дома. Но вот послышались ее быстрые шаги; отодвинулась бумажная дверь, и Йока вошла в комнату.
Она успела переодеться: на ней был тот самый наряд, в котором Йока стала женой Такэно – длинный голубой халат, перепоясанный широким красным поясом с узором из золотых цветов, и синяя накидка, расписанная белоснежными облаками. Густые черные волосы Йоки, как и тогда, были собраны в пучок и заколоты двумя деревянными спицами; и на лице ее не было ни пудры, ни румян, ни белил, потому что ее прекрасное юное лицо не нуждалось в них.
