— Если вы сейчас отправитесь в анклав и проиграете, людей, которые живут сейчас здесь в безопасности, выследят и затравят, — сказало Кенельм. — Таково твое решение?
— Конечно, нет. Вот почему я предлагаю всей флотилии завершить наше путешествие и отправиться к нейтронной звезде. Только тогда мы получим все факты. Я открыла путь к последней для нас возможности. Другой, возможно, не будет еще тысячу лет. Вот он, наш кульминационный момент. Если люди нейтронной звезды отправились в свой вариант Убежища, наш выбор прост: мы последуем совету неан и предоставим разбираться с оликсами следующим поколениям — в который раз. Однако, если люди остались на нейтронной звезде, если они хотят противостоять анклаву с тем оружием, которое создали, — тогда у нас снова есть выбор. Те, кто хочет присоединиться к ним, могут это сделать; те, кто устал, кому не хочется противостояний, не хочется наносить Последний Удар, могут улететь в ночь и пребывать в безопасности.
Деллиан услышал, как Цинри негромко пробормотало:
— Разумно.
Александре коротко посовещалось с Напар и Иллатан, потом встало и повернулось к аудитории:
— Капитаны не поддерживают отправку к нейтронной звезде одного корабля, — сказало оне. — После всего, через что мы прошли, этот флот должен оставаться единым на пути к цели. Поэтому у нас есть четкий выбор. Либо флотилия отклоняется от текущего вектора и обустраивает себе мирную жизнь между звездами, либо мы летим к нейтронной звезде, чтобы посмотреть, что ждет нас там. Пожалуйста, обдумайте эти варианты, обсудите их со своими друзьями; в любой момент вы сможете задать любые вопросы Ирелле, Кенельм, мне и другим капитанам. Совещательное голосование мы проведем через пять дней. И да даруют нам Святые мудрость.
ЛОНДОН
февраля 2231 года
Велосипед был для Горацио компромиссом. Ему постоянно приходилось лично посещать различные общественные центры, которыми он помогал управлять, а расстояния без старых портальных хабов стали большой проблемой. Его квартира находилась в Бермондси, и до трех центров он спокойно добирался пешком, но еще один располагался в Кеннингтоне, а еще два — в Ламбете. Ап–такси он пользоваться отказывался — не то чтобы он мог себе это позволить. Так что оставался велосипед.
Он жил на втором этаже дома на углу Грэйндж–роуд, с видом на Бермондси Спа Гарденс. Четыре последних года группа добровольцев упрямо засеивала парк травой. Когда они начинали, никакой ирригационной системы там не было, так что они установили резервуары и медленно прокладывали сеть старых водосточных труб, позаимствованных с ближайших зданий. Мертвые иссохшие лондонские платаны и клены по–прежнему стояли безмолвными часовыми по периметру парка, но трава уже стелилась изумрудным одеялом посреди городской пустыни. Место это пользовалось популярностью в любое время суток.
Едва закончив разговор с Гвендолин, он достал из шкафа два чемодана. В первом лежали предметы первой необходимости, которые он упаковал три года назад, — которые, по зрелому размышлению, теперь казались ему либо совершенно бесполезными, либо чудовищно глупыми, либо и тем и другим разом. Во втором был портал, простой двадцатисантиметровый круг с серой псевдоповерхностью. Альтэго подтвердил, что портал все еще работает — не то чтобы он сомневался в словах Гвендолин, но сейчас это имело решающее значение. Горацио поставил его вертикально, чтобы подвязать сразу, как только вернется.
«Возможно, это последний портал, который тебе доведется подвязывать; заселенные миры теперь пользуются расширяющимися моделями».
Он покатил по Бэкон–гроув под бодрую мелодию, наигрываемую джаз–бандой для благодарной публики на старой баскетбольной площадке; люди частенько устраивали там вечерние пикники с вином. Даже сейчас в Лондоне светилось мало уличных фонарей, а на узкой, совершенно не расчищенной Бэкон–гроув — вообще ни одного. Приходилось полагаться на велосипедную фару, работающую от динамо–машины, и на собственную память. Бэкон–гроув сузилась до короткой, огороженной бетонными столбами тропы и быстро вывела на Кертис–стрит. Еще пара сотен метров, и он оказался на задах старого бизнес–парка.
Большие склады из кирпича и карбоновых панелей были идеальным местом для общественного обменного центра. Горацио посмотрел на стены, затянутые коричневым мертвым плющом, таким старым, что хрупкие листья крошились буквально на глазах. Он чувствовал себя окрыленным и одновременно подавленным. Сколького удалось добиться благодаря таким обменам, скольким они помогли. А теперь он собирается бросить все это, бежать в безопасность заселенных миров. Так в чем же был смысл?
Долгое мгновение он просто стоял, упиваясь жалостью к себе. Потом, рассердившись на себя за слабость, толкнул маленькую заднюю дверь. И как только оказался внутри, среди шума и запахов систем рециркуляции, все предательские сомнения исчезли. Нет–нет, все было не напрасно.
Как только в городскую сеть вернулось электричество и домашние принтеры вновь заработали, люди столкнулись с проблемой поиска смесей, необходимых для фабрикации чего угодно. Нынешняя экономика Лондона сильно отличалась от той, при которой он вырос, — и это последствие Блиц-2 было единственным, которое ему нравилось. Гиперкапиталистический потребительский подход Универсалии, поклонявшейся продукту и статусу, исчез, сменившись более мягкой, более продуманной — и, главное, полностью ориентированной на общество — системой.
Горацио был одним из зачинателей этой «биржи». Отработав свое в агентстве Бенджамина, он знал парней, перерабатывавших что попало без всяких корпоративных лицензий и тем паче без контроля Инспекции по опасным веществам. Они создавали свои полулегальные продукты для неотслеживаемых крипжетоновых платежей — в основном для крупных криминальных семей Лондона и местных барахольщиков. Это был подпольный рынок, который Горацио мог вывести на поверхность и приспособить для помощи людям, чтобы они могли восстановить сносный уровень жизни.
Много лет он помогал расширять эту концепцию, и теперь она стала основополагающей для жизни Лондона после Блиц-2. В город ничего больше не ввозилось, кроме основных органических жидкостей и пищевых гранул. Так что люди могли принести сюда на обмен старые ненужные отпечатанные вещи и получить за них местные рекрип–жетоны. Собранное перерабатывалось тут в огромных чанах Клемсона или геобактериальных силосах для металлов, построенных и обслуживаемых особыми общинными командами. Затем в процесс включались более традиционные установки, производя ценные смеси, которые можно было купить за рекрип–жетоны и снова пустить в печать.
Сперва восстановленные принтеры производили простейшее бытовое оборудование, вышедшее из строя из–за длительного неиспользования, — в первую очередь водяные насосы и фильтры. Горацио всегда удивляло, какое значение оказало на уровень жизни возвращение питьевой воды. Затем, когда базисные элементы вновь стали доступны, начала появляться новая одежда, а также множество солнечных батарей, покрывающих сейчас стены и крыши.
Большинство районов имели свои обменники — и свои жетоны. Что являлось одной из самых сложных частей ратификации предприятия, так что Горацио стал чем–то вроде чиновника местного казначейства, контролируя различные рекрип–жетоны и следя за их разумным обращением, устанавливая цены и проверяя, чтобы какие–нибудь «рационализаторы» не подделывали их и не злоупотребляли возможностями системы. Судя по востребованности, получалось у него неплохо.
