Лавиани, вместе с соратницами, перенесла кастрюли и кувшины, повязала фартук и накормила каждого из девяти присутствующих.
— Еще двое в караулке остались, — сказал им чернявый сержант, забирая вместе с тарелкой супа хлеб с чесноком и окороком. — Оставьте для них.
— Остынет, — ответила Лавиани. — Я отнесу. Куда мне?
— Вон та дверь, до конца коридора и вниз по лестнице.
— Вы справитесь вдвоем? — спросила Лавиани у женщин.
Получив утвердительный ответ, она быстро собрала еду на поднос, умудрившись подцепить еще и кувшин с сильно разбавленным вином. Отнесла вниз.
Возле входа в подвал сидели двое стражников. Услышав шаги сойки, они повернулись в сторону лестницы.
— Благослави тебя Вэйрэн, Лани, — сказал один из них. С переломанным носом и двумя отсутствующими пальцами на правой руке. Он знал ее, но она не была уверена, что когда-либо слышала его имя — лишь видела в прошлый раз в трапезной… — А мы уж думали, о нас забыли. Что сегодня?
— Гороховый суп, чеснок, окорок, хлеб. Ваше любимое пойло вот. Еще каша с мясом. Все не унесла. Сейчас.
Она поднялась наверх, вернулась с небольшой, до сих пор теплой кастрюлей, где на дне было достаточно каши для двоих.
После того, как пришло время ехать назад, они должны были задержаться у реки, чтобы отмыть грязную посуду, но из-за дождя и темноты не стали, решив все сделать на храмовой кухне.
— Остановись за мостом, — попросила Лавиани у Тазбэ. — Устала сегодня. Пойду домой.
Тот просто кивнул. Работа в храме Вэйрэна дело добровольное, никто никого не заставляет.
Стоило лишь пересечь мост, Лавиани душевно попрощалась, обняв обеих женщин, кивнула Тазбэ и отошла к краю дороги, ожидая, когда повозка уедет.
Дождь не прекращался, шелестел по капюшону, река шумела со странным умиротворением.
— Рыба полосатая, — пробормотала сойка и, раздраженная, направилась назад, вспомнив, что забыла забрать из караулки кастрюлю. Если не вернуть — завтра на кухне при храме будет нескончаемое стенание.
В этой части столицы огни горели оранжевым обычным пламенем. И если Лавиани хотелось взглядом прикоснуться к Вэйрэну она задирала голову к небу. Башен из-за непогоды видно не было, хотя сойка кожей ощущала, как они возвышаются над городом, на склонах утеса, с которого вниз падает Брюллендефоссен. И видела где-то там, скрытое за тучами, бледно-синее сияние из окон правой твердыни Калав-им-тарка.
В дверь Требухи пришлось стучать довольно долго, прежде, чем отодвинулась заслонка маленького окошка.
— Чего надо?! — Почти тут же ее узнали: — А. Ты. Что такое?
— Кастрюлю забыла. Отправили назад. Открой.
Ее впустили в тепло, и она была рада наконец-то уйти с дождя. Вся накидка вымокла, и сойка отжала ее край, хотя это мало помогло.
— Кого принесло? — чернявый сержант, услышав, что дверь хлопнула, выглянул из столовой.
— Посуду оставила, — объяснил солдат.
— Внизу? — спросил у нее сержант.
— Внизу, — сокрушенно вздохнула сойка.
— Забирай, — махнул командир. — Дорогу помнишь.
Она прошла через столовую. Четверо пили уже не разбавленное, а вполне себе крепкое вино, раскупорив пузатую бутылку из темного стекла. На нее глянули и, чуть помедлив, решили убрать бутылку.
— Кому мне говорить об этом? — успокоила она их. — Да и зачем? Погода отвратительная, я бы сама с радостью приняла, да у меня от него болит голова.
Они заулыбались:
— Храни тебя Вэйрэн, добрая женщина.
Лавиани благодарно кивнула. Ибо любое пожелание — дар, от которого неразумно отказываться.
— Все хотел задать вопрос, — сказал один из солдат, обращаясь к ней. — Татуировки у тебя на ладонях. Бабочки. Это что?
Сойка показала всем заинтересованным руки:
— Ошибка молодости. Я из Пубира, а там такой товар хорошо продается. В молодости я была горяча.
Они заухмылялись и тот, что пытался прятать бутылку, с пониманием произнес:
— Но теперь все в прошлом, потому что Вэйрэн принимает каждого и никого не осуждает. Он готов был и Шестерых принять, но те пошли на него войной.
— Да, воистину так.
Она спустилась вниз по уже знакомой лестнице, увидела кастрюлю на столе. К двум знакомым тюремщикам присоединился третий, один из тех, что ужинал в зале час назад. Невысокий и щуплый, он притащил с кухни котел с варевом, пахнущим чем-то горелым, совершенно неаппетитным, и теперь разливал светло-серую жижу деревянным черпаком по высоким стальным мискам.
Пришло время кормить заключенных.
— Я же говорил, кто-нибудь за ней вернется, — сказал стражник, подхватив кастрюлю, и протянул Лавиани. — Держи.
— Спасибо, — произнесла сойка и ее нож, выхваченный из-под накидки, вошел человеку под подбородок.
Пустая кастрюля с грохотом бухнула на пол, крышка отлетела, точно колесо проехалась через все помещение и задребезжала под скамейкой. Впрочем, сойка не следила за этим, вне всякого сомнения, обыденным зрелищем, так как товарищ убитого, к чести его, не застыл, а начал тянуть из ножен кинжал, вставая с лавки. А «повар» обернулся, раскрывая от удивления рот.
Она перелетела через стол, ударив воина с кинжалом ногами в грудь, он клацнул зубами, опрокидываясь, затылком врезался в пол.
Понимая, что пока он вне игры, сойка обернулась к последнему и заорала, когда из котла на нее полетела сплошная серая масса. Горелая каша, по счастью едва теплая из-за нежелания тех, кто здесь служил, заботиться об узниках, попала на лицо, шею, грудь, руки… да, в общем-то, на всю Лавиани.
Следом полетел котел, но на этот раз ей все-таки хватило ума уклониться, и тот врезался в стену с оглушительным грохотом, выиграв в конкурсе шума у злосчастной кастрюли. Оставалось лишь уповать, что подвал глубоко и, возможно, наверху ничего не слышали.
Была такая надежда.
Повар, опять же к глубокому удивлению Лавиани, даже не сделал попытки напасть. Он юркнул прочь, к лестнице, сойка попыталась схватить его за плечо левой рукой, но та, испачканная в каше, соскользнула, не удержав хват.
— Рыба полосатая!
Она метнула нож, поскользнулась, шлепнулась, вскочила на четвереньки, словно волчица, начала движение, подобрала нож.
Выскочив в коридор, поняла, что этот придурок вместо того, чтобы звать на помощь, помчался на второй этаж. Понеслась следом, про себя еще раз считая: четверо за столом, плюс привратник и сержант — на первом. Шестеро.
Двое в подвале. Один из них покойник, второй скорее всего нет. Итого восемь.
Один бежит наверх. Девять. И значит еще где-то два человека. Разумеется, если все они получили причитающийся ужин и если никто не пришел в то время, пока сойка волоклась от моста обратно.