Но ей и не надо было поступать подобным образом. Она следовала урокам Дакрас, тем, что из нескольких сотен тел позволяли создать целую осадную башню. И тем, благодаря которым, чтобы удержать шауттов, указывающая использовала погибших, заставив их разрастись в большую массу, придавившую демонов.
Отсюда, с берега, людям не было видно, как мертвые сливаются друг с другом. Плоть, словно тесто, пульсировала, дышала, росла, разбухая все сильнее. Из нее к следующей опоре начинали тянуться «веревки», превращаться в «канаты», в тяжи, которые твердели как остывающее стекло в умелых руках стеклодува.
«Остывая» они становились белесо-желтыми, полупрозрачными, пропускающими через себя свет, точно янтарь. Странные кости, созданные волей Шерон, складывались в перила, балки, арки… пролеты.
Висячий мост удлинялся с каждой секундой, а мертвые продолжали идти из города бесконечным потоком.
Глава 13. Зеленые ленты
Иногда желания солдата просты: быть сытым, выспаться, прожить день, увидев не только рассвет, но и закат.
На первый взгляд, простая задача.
На деле — одна из самых сложных.
Герцог Родриго Первый
Небо на востоке едва посветлело, а барабаны уже не спали. Их дробный однообразный бой, сильно вязнущий в тумане, поднявшемся над рекой, разбудил Мату и тот, ругаясь сквозь зубы, щедро даря бранные слова пьянящему воздуху Четырех полей, откинул покрытое росой одеяло, поежившись.
— Пришли проклятые, — со злым обреченным остервенением прошипел Яйцо. С выпирающим из-под кольчужной рубашки брюшком, немного сутулый, пожилой, но крепкий. Злое лицо, седой короткий ежик волос, косой взгляд. Одним словом, сержант. — Чего разлегся? Загребай жабрами, олух. Тебя никто дожидаться не будет.
«Олухами» у Яйцо были все, кто находился у него в подчинении. Пятьдесят четыре человека, если точно. Те, кому подчинялся Яйцо, от сотника, до командующего армией Прибрежного крыла (кто это, Мату не знал) являлись исключительно задницами. Как в отрицательном ключе, так и в положительном, впрочем, следует отметить, положительном значительно реже.
Тупая задница. Упрямая задница. Въедливая задница. Храбрая задница. Заносчивая задница. Жадная задница. И даже Задница мясника. Что, самое забавное, Яйцо давал довольно точные характеристики командирам, и солдаты тихонько посмеивались, слыша их.
Яйцо, вставший первым, уже шел вдоль холмиков одеял, будя крепким словом, а порой и пинком, особенно когда заспанный решал огрызнуться. Обычно этого хватало, чтобы пререкания прекратились. Сержанта, несмотря на его суровый нрав, ценили и уважали. Некоторые шли с ним от центрального Фихшейза и знали, что он, в первую очередь, бережет их, пускай и орет, порой, как проклятый.
Мату, в потемках, пошел к самому берегу, впрочем, не подходя к краю, чтобы справить нужду. Той стороны реки не было видно, туман укрыл ее, и барабаны клокотали тихо-тихо, словно вода под крышкой булькающего котла.
Их отряд, входивший в состав Пятой сборной армии Прибрежного крыла находился на левом фланге обороны, аккурат возле Пьины, и это немного нервировало. Если их все-таки опрокинут, сомнут, то могут ненароком прижать к краю. Падать отсюда высоковато. Мату не слишком хорошо плавал, а с кольчугой и плоским шлемом, шансов вообще никаких.
— Проклятущая река, — почти с теми же интонациями, что и Яйцо несколько минут раньше, сказал он, обращаясь к светлеющему небосводу.
Вернувшись, он скатал одеяло, сел на валик, пока остальные собирались, и выпил из фляги немного воды.
— Есть чего пожевать? — спросил у него Шафран, крепкий детина с печальными глазами. Шафран уже нахлобучил шлем, но не застегнул ремешок, став похожим на какого-то разбойника-полудурка.
— Как тебе кусок в горло лезет? — проворчал Мату, потянулся к худому вещмешку, вытащил из него завернутую в бумагу краюху хлеба и копченую колбасу.
— Благослови тебя Шестеро, братишка, — Шафран жрал за десятерых и вечно был голоден.
Он достал из-за голенища нож, отрезал кусок хлеба и, подумав, взял четверть от колбасы:
— Запихни остальное в себя. Когда начнется, ты пожалеешь, что сдохнешь голодным.
— Шаутта тебе в штаны, — вяло огрызнулся Мату, от одной мысли о еде его начинало тошнить. Желудок тут же корчился и хотел вылезти по пищеводу. Сбежать как можно дальше.
Шафран хохотнул, хлопнул по плечу.
— Ты ж не новичок. Сколько у тебя битв было. Сам рассказывал, как вы трое шестерых всадников укокошили. Не врал же.
— Не врал. Только толку? Мне перед каждой рубкой дурно, словно я с похмелья.
Шафран только языком цокнул, выражая не то сочувствие, не то сожаление. Запихнул последний кусок хлеба в рот, жуя, подхватил цепной моргенштерн.
— Ты это. Береги себя.
— Ты тоже, — махнул рукой Мату.
Оба понимали, что сражение, которого все так ждали, случится сегодня. Армия да Монтага наконец-то добралась до Четырех полей. Барабаны его баталий гремели все ближе и все более грозно.
Подхватив рунку[1], положив ее на плечо, он оставил мешок на месте (там не было ничего ценного, кроме белья) и пошел на позицию, куда брели сонные, зевающие солдаты из его и соседних рот. Шапель[2], прицепленный к поясу, оттягивал его, бил по левому бедру. С другой стороны его уравновешивал чекан на длинной рукоятке. Там же болталась козья нога[3].
Ругнувшись, Мату вернулся назад, подхватил забытый спросонья арбалет и связку из двадцати тяжеленных болтов. Нагруженный всем этим добром, он поплелся в обратном направлении, и Яйцо, увидев его, подскочив, всхрапнул, словно рассерженный осел:
— Какого шаутта, олух! Где твоя, драть тебя, повязка!? Мне пригласить твою мамочку, чтобы та повязала ее тебе, или ждешь, чтобы я это сделал?!
— Нет, сержант. Справлюсь.
— Что?! Не слышу?!
— Да, сержант! Справлюсь!
— Так шевелись, пока тебя свои же не прикончили! Ты совсем дурак, что ли?!
Мату сбросил арбалет, положил рунку, достал из кармана зеленую, порядком запачканную землей ленту, привязал на рукав. Кое-как затянул. Все.
Их позиции находились перед двумя рядами вкопанных кольев. За ними протекал Овечий ручей. Неглубокий, всего-то по щиколотку, и не широкий, всего шаг. Но это была ложбина, почти в полтора ярда глубиной, пусть и с пологими склонами.
Огромный плюс для обороны этого участка. Особенно если вокруг, да и позади, плоское открытое пространство на лиги. Жалкие редкие рощицы и несколько деревушек, которые разобрали до основания, чтобы построить укрепления, не считаются.
Мату, заняв свою позицию, снял арбалет, пристроил болты. Кивнул Шафрану, оказавшемуся рядом, выслушал очередную ругань Яйца и посмотрел вперед. Сто ярдов поля и волнистые контуры на фоне светлеющего неба.
