— Ты можешь ее исправить сейчас. Хочешь? — он посмотрел в ее бесцветные глаза, веря не им, а запахам. Она не хотела. Пока не хотела. Пыталась разобраться.
— Не искушай судьбу, дэво. Думаешь, десять касаний тебя защитят? Я раздавлю тебя, точно букашку, и с благословениями твой богини. Они не помогут. Так что, полагаю, тебе лучше сказать прямо, зачем ты здесь. Наши милые игры подошли к концу.
— Мири возродилась в новом облике, пришла в этот мир, видя нити. И кладет руку благословения на твой лоб.
Юзель фыркнула:
— Просишь говорить прямо, а выходит ровным счетом наоборот. Посиди тут, я схожу, найду палку и огрею тебя.
— Также, как ты била своего последнего ученика? Уроки пошли впрок. Теперь он воин, достойный ее внимания и любви. Он рядом с ней, там, за рекой.
— Я не верю тебе.
Ее запах говорил об обратном.
— Веришь. Потому что все, что я сказал о тебе прежде, правда. Мири пришла в мир, твой мальчик рядом с ней. Твой друг, которого ты назвала Вихрь, рядом с ней. Все, кто могут стоять, чтобы цель подошла к концу — рядом с ней. Нет лишь тебя.
— Тебе могли нашептать шаутты. Они многое знают, — задумчиво протянула Юзель. — Вихрь сошел с ума и решил устроить шутку, больше подходящую Рыжему. Я сошла с ума, тебя нет и мне все это кажется, ибо я устала и хочу забвения. Все что угодно. Кроме как, что одна из Шестерых внезапно объявилась среди нас, как талдычат мужики в юбках уже несколько тысяч лет. Не собираюсь в это верить.
— Не надо верить. Я буду это делать за нас двоих. Но ты должна была помнить, что случилось несколько недель назад, когда твои силы стали сходить на нет, и ты, полагаю, начала думать, что умрешь, когда все рисунки умолкнут. Теперь же ты полна сил. Ибо милосердная сделала то, что должно.
Вот теперь она верила.
— Но пришел я сюда лишь передать тебе ее слова.
Старуха подалась вперед:
— Этой? Новой слова? Или слова, которые выплевывает Храм?
— Храм, — признал Ремс. — Как было писано в Медной книге. Именно так я тебя и нашел. И слова Мири просты: отступи.
— Что?! — нахмурилась Юзель.
— Отступи от того, что ты задумала и ради чего пришла в этот город. Пройди мимо и не трогай горного герцога.
— Вот, значит, как, — после нескольких минут молчания промолвила старуха, все это время сверля Дэво глазами, надеясь найти хоть какой-то ответ, удовлетворивший ее. Не нашла. — С чего Храму защищать этого молокососа? Или того, кто стоит за ним? Он вносит хаос в мою спокойную старость. Я это не люблю даже больше, чем глупых чирикающих птичек, вроде тебя. Назови мне хоть одну причину, чтобы не завершить все сегодня?
— Разве то, что тебя просит Мири, недостаточный повод?
— Если бы каждый раз я делала то, что просили меня боги чужими устами, вряд ли бы я прошла так много.
Ремс понимающе улыбнулся:
— Богиня видела многое. Вероятности времени, ошибки, правду и ложь. Нити, что начинаются в мире солнц и лун, проходят сквозь наш мир и теряются на той стороне, порой рвались. Порой сплетались. Но картина, что дарована ей, а потом и нам ее словами, такова: он убьет тебя в девяти случаях из десяти.
Брови Нэ недоверчиво приподнялись.
— Убьет, — серьезно повторил Ремс. — И это не проблема. Но если сработает этот единственный шанс и тебе удастся убить его, то планы богини не осуществятся.
— Уверена, что Мири простит меня. Она же милосердная.
— Ты все остановишь.
— Этого я и хочу.
— Нет. Ты так и не поняла, расписная. Ты все остановишь. Так уже было дважды. При Дауле и на финале войны Гнева. Ты все остановишь. И он появится снова. Не сейчас. Может быть через тысячу лет. Придет черной поступью и оставит лишь выжженные поля. Ничего не сохранится из того, чем ты так дорожишь. Не будет памяти о Шестерых, не будет волшебства, мир останется выхолощенным. Все, что ты делала, обернется прахом. Потеряется твое наследие. Ибо, когда он придет в следующий раз, Мири не возродится, чтобы завершить свой путь, как предначертано. Не сможет ему помешать. Не будет асторэ рядом с ней. Не будет таувинов. Не будет тзамас. Той, что не разорвала мир, а спасла его. Не будет того, кого ты называешь Вихрем. Не будет тебя. Никто не встанет у него на пути в следующую эпоху. Все должно закончится не здесь и не сегодня, а на севере, как было предсказано. Так что отступи, пусть все идет своим чередом, ибо если у тебя получится, плакать будет Мири.
— Хороша же милосердная, если обрекает на смерть тысячи. Что будет, если я откажусь? Она проклянет меня или ты, маленькая пташка, попробуешь почесать эти кулаки?
— Я лишь след. Несу слово расписной, исполняя Ее волю. Ибо у тебя своя роль в этой битве и не мне подводить черту.
Усмешка:
— Передай этой суке, что я, и только я, выбираю, как мне поступить. Не ее слово, если она, действительно, вернулась в нашу выгребную яму. Не ее слуги. Не пророчества. Не шансы. Лишь я. Нэко. Четвертая.
Ремс поклонился низко, а после, не прощаясь, повернулся и пошел прочь из переулка. Она смотрела ему вслед, все еще колеблясь. Она сомневалась, но запах, что коснулся носа скромной служанки милосердной, говорил о том, что решение она приняла.
Пускай и сама еще не знает об этом.
Глава 15. Четыре поля
Качая саги о героях в колыбели,
В мечтах о подвигах, их храбрости и силе,
Нам невдомек, что и они когда-то были,
Людьми. Как ты. Как я. Как все, на самом деле.
Фрагмент погребальной песни воинов Кулии.
Спала Шерон плохо. Поднимала голову от скатанной куртки, вслушиваясь в непогоду. И в человеческое затишье, что растеклось над Четырьмя полями в тот краткий час, когда люди перестали убивать друг друга.
Утром она встала с жесткого соломенного матраса, чудом не впитавшего влагу, откинув в сторону несколько теплых, пахнущих овчиной одеял. Голова была тяжелой, а мысли неповоротливыми. Спать на кладбище, которым стали поля, всегда тяжело для тех, кто понимает мертвых.
Стараясь не торопиться, делать все четко, ничего не упустить, затянула шнуровку на рукавах и вороте бледно-зеленого поддоспешника[1] обулась, откинула полог маленького шатра, приютившегося в центре лагеря «Дубовых кольев».
Выглянула.
Небо было не по-летнему низким, мрачно-серым, холодным, плоским.
Дождь, не прекращаясь, шел вторые сутки, насквозь пропитав поля, холмы, лес, палатки, одежду, землю. Он лишил лучников привычной за эти дни работы, заставил стрелять реже, беречь тетиву, прятать ее в вощеных кожаных мешочках. Арбалетчикам было не легче. И кавалеристам. Им приходилось заботиться не только о себе, но и о мокнущих лошадях.
