– А оттуда – прямо в «Пальмиру»?
– Верно. Десять минут езды, и швейцары в «Пальмире», несомненно, подтвердят наш приезд.
– Как долго вы там были?
– По крайней мере, до полуночи. Боюсь, точно я не помню. Но Маркус обеспечит мне алиби, как и я ему. Мы вместе вернулись домой. Остальное вы знаете.
– Понятно. Что вы можете рассказать нам о пациентах своего отца?
– Их было трое – всего трое. Мой отец часто обсуждает… – она запнулась, – обсуждал их случаи со мной. У меня был доступ к его записям. Исключительно для профессионального ознакомления, как вы понимаете. Я не знала никого из них лично.
– Но вы встречались с ними, не так ли?
– Я никогда не присутствовала на консультациях.
– Так кто же был первым пациентом?
– Пациент А – так мой отец называет его в записях – Флойд Стенхаус, концертный музыкант. Он первый, кто обратился к моему отцу, когда мы приехали в эту страну. Пациент В – Делла Куксон, которую вы знаете. Пациент С – писатель Клод Уивер. Его направила к нам его жена, обеспокоенная его психическим состоянием.
– А можете ли вы рассказать мне какие-нибудь подробности о лечении, которое предлагал ваш отец?
– Он вел тщательные записи. В них есть все подробности. Я не могу сказать вам ничего сверх этого.
– Вы не можете добавить ничего личного, никаких мелких замечаний?
– Простите меня, – сказала Лидия. – У меня все сейчас как тумане.
– Вообще ничего? Ни враждебности, ни отягчающих обстоятельств, ни склонности к насилию?
Она пристально посмотрела на Спектора:
– Прочтите записи. Если ответ где-то и есть, то там.
– Простите меня, – не отступал Спектор, – но вы очень спокойны и собранны в сложившихся обстоятельствах.
Она изучала его, не мигая:
– Печальная правда заключается в том, что мой отец давно умер. Та его часть, которая могла думать и чувствовать, упала замертво за много лет до того, как мы покинули Вену. Его телесная смерть была лишь неизбежным следствием.
– Что вы имеете в виду?
Она вздохнула и собралась с силами, чтобы затронуть, очевидно, тяжелую тему:
– Венские газеты называли его Der Schlangenmann. «Человек-змея».
– Кого?
– Одного из пациентов моего отца. Очень тяжелый случай. Это было много лет назад, конечно. Мне было всего десять.
– Простите, – прервал ее Флинт, – но это имеет отношение к убийству вашего отца?
– Я уверена в этом. Человек-змея был одержим повторяющимся сном, в котором его мучила огромная змея. Мой отец поставил ему правильный диагноз: он страдал от родительской паранойи. Змея символизировала его ребенка, дочь. А сон указывал на нездоровую скрытую связь между ними. Все это является достоянием общественности – мой отец опубликовал обширные записи по этому вопросу.
– И вы думаете, что Человек-змея стал причиной убийства прошлой ночью?
Лидия моргнула и пожевала губу:
– В течение нескольких месяцев Человек-змея был пациентом клиники моего отца под Веной. Лечение было интенсивным. Но оно не помогло. Это была единственная неудача моего отца.
– Значит… он не смог вылечить Змею?
– Однажды утром отец навестил Человека-змею в его палате и обнаружил его в постели с перерезанным горлом. В правой руке было хажато лезвие бритвы. Ужас от этого случая мучал отца до конца его жизни. Дело было не столько в смерти Человека-змеи, сколько в ощущении, что он поставил неверный диагноз. Более компетентный врач, говорил он иногда, смог бы предотвратить смерть этого человека. Он не мог смириться с тем, что не довел лечение до конца.
– А что вы можете рассказать мне о самом Человеке-змее?
– Лечение проходило в течение одиннадцати недель осенью 1921 года в его клинике в долине Вахау, но история болезни была опубликована только в 1925 году. И то с неохотой. Как и все труды моего отца, она вызвала сенсацию. Но вопрос о личности Змеи так и остался без ответа.
– А вы знаете, кто это был? – спросил Спектор.
Лидия покачала головой:
– Это секрет, который мой отец хранил всю жизнь. Я узнала об обстоятельствах смерти Человека-змеи только несколько лет назад, когда готовилась защищать диссертацию. Думаю, отец считал это определенным этапом взросления для меня. А еще – грозным предупреждением.
– Какого рода предупреждением?
– Что нельзя играть в Бога. Пытаться навязать свою волю другому. Нужно знать, какова природа власти психиатра на самом деле.
– Но почему вы думаете, что смерть вашего отца как-то связана с этим человеком?
– Насколько я могу судить, я единственный живой человек, которому отец рассказал об обстоятельствах смерти бедняги. Кроме властей, конечно. А теперь эти обстоятельства повторяются…
– Слишком большое совпадение, – резюмировал Спектор.
– Как я уже сказала, все это является достоянием общественности. У меня где-то есть копия записей. – Она пробежала взглядом по полкам и в конце концов достала томик в кожаном переплете. Затем передала его Спектору, который открыл его и прочитал на титульном листе: «Примеры из практики Ансельма Риса».
– Могу я одолжить книгу?
– Конечно. Возможно, прочитав ее, вы поймете, почему я не могу избавиться от мысли, что смерть моего отца на самом деле самоубийство.
Флинт и Спектор посмотрели друг на друга. Затем Флинт осторожно вмешался в разговор:
– Должен сказать вам, что самоубийство кажется нам крайне маловероятным. Начнем с того, что в кабинете не было найдено никакого оружия. Вообще ничего, чем ваш отец мог бы воспользоваться, чтобы нанести себе эту рану. И, конечно, эта версия не дает нам возможности установить личность человека, который приходил к нему вечером.
Слабая улыбка мелькнула у Лидии в уголках губ:
– Я думаю, что вы недооцениваете, насколько умен был мой отец.
– Вы так думаете?
– Ну… а вы не рассматривали возможность того, что посетителем мог быть… сам мой отец?
Флинт невольно фыркнул:
– Что навело вас на эту мысль, мисс?
– Его причины сложно понять. Но я думаю, что отец использовал бедную Олив как безвольную марионетку для какого-то дьявольского замысла.
– Но зачем ему такое сделать? – удивился Спектор. – Зачем убеждать ее, что он принял посетителя, если на самом деле посетителем был он сам?
– Для него самоубийство – глубоко постыдный поступок. Унизительный. Такому человеку, как мой отец, было бы трудно смириться с такой перспективой. Возможно, он придумал исчезнувшего убийцу, чтобы правда о его печальной смерти не стала достоянием общественности.
