– Не могу сказать точно, но я обслужил их около десяти.
– После этого вы их видели?
– Конечно. Они пробыли здесь некоторое время, тут не ошибешься. Немного потанцевали и навели шороху на танцполе.
– Что за шорох?
– Да ничего такого. Немного подурачились, выпивши. Катались по полу в пролитом шампанском, как это обычно делают молодые люди.
Флинт бросил на Спектора косой взгляд:
– Это не похоже на Лидию.
– Нет, зато похоже на Маркуса Боумана.
К этому времени уже стемнело.
– Пойдемте, – сказал Флинт. – Мне нужно вернуться в Скотланд-Ярд и разобраться со всей этой чепухой. Вам нужно куда-нибудь?
– Домой, я полагаю, – ответил Спектор. – Мне нужно кое-что почитать.
* * *
В тот вечер, устроившись в кресле у камина в своем низеньком домике на Джубили-Корт, Спектор начал перечитывать записи, оставленные доктором Ансельмом Рисом.
Это были неопубликованные истории болезни, которые он уже с интересом просмотрел. Здесь не было змей. Это были рукописные записи, которые доктор вел с момента своего приезда в Лондон. Они касались пациентов А, В и С, и, расшифровав докторские каракули, он прочел следующее:
«Пациент А – человек с выдающимся музыкальным талантом – также обременен сильным чувством вины. Откуда берется это чувство? Я не могу найти ничего явного в его недавней личной истории, что могло бы возложить на него это психологическое бремя. Возможно, это груз его огромного музыкального мастерства (должен признаться, я сам являюсь его поклонником и приобрел несколько граммофонных записей его работ еще до встречи с ним). Насколько я понимаю, его родители были ничем не примечательны. Это делает его роль вундеркинда еще более удивительной. Но он социально неловок, затворник, не имеет особых романтических интересов (как я понимаю, у него была невеста, которая умерла несколько лет назад, но он не хочет об этом говорить).
Причиной, по которой он впервые пришел ко мне, были его кошмары – или, как он их называет, его «ночные демоны». Я убежден, что ключ к его травме лежит в этих снах. В центре внимания, по-видимому, находится его отец, который часто появляется как персонаж в картинах сна. Но сами ситуации настолько возмутительны, настолько причудливы, что, кажется, они почти не поддаются объяснению.
Почему этот молодой человек настолько иной? Его мозг – колыбель символов и идей. Они переплетаются и взаимосвязаны, но в то же время не имеют ни начала, ни конца. Возможно, изложение этих снов в письменном виде откроет их смысл».
– Клотильда, – позвал Спектор, – подойди сюда.
Его горничная подчинилась и терпеливо стояла, пока он искал в блокноте определенный отрывок.
– Послушайте вот это. – Он прочистил горло и начал читать вслух: – «Во сне я сижу у озера. Передо мной мольберт и наполовину законченный холст. Я пишу картину. Раннее утро, на поверхности воды легкий туман. И вдруг, словно удар кулаком в грудь, я ощущаю внезапный ужас. Я смотрю на свой холст и понимаю, что на нем изображено вовсе не озеро, а фигура в капюшоне, несущая фонарь. Фигура наблюдает за мной с холста. Я поднимаю глаза и вижу, что озеро неуловимо меняется. Над ним собираются облака, и они выглядят мрачно. Из воды медленно поднимается фигура. Она держит фонарь, который горит, но не дает света. Я не вижу ее лица. Но знаю, что она смотрит на меня. И в моем сердце так много страха».
Спектор закончил чтение вслух и захлопнул блокнот:
– Ну, Клотильда, что ты думаешь об этом?
Лицо служанки выглядело мягким в отблесках огня, но его выражение было своенравным. Эта девушка прислуживала Спектору, казалось, уже целую жизнь и все эти годы отличалась редкой молчаливостью.
– Это, – объяснил Спектор, – без фантазии названный «Первый сон» из записной книжки доктора Риса. Он приписывает его «пациенту А», он же Флойд Стенхаус. Что вы думаете об этом?
Но Клотильда промолчала, что, возможно, было мудрым решением.
В следующем разделе блокнота Спектор прочел:
«Пациентка В – это своего рода получеловек. Ее манера поведения при общении в социуме полностью фальшива, как будто у нее нет собственных импульсов или подлинных реакций. Ее единственный истинный инстинкт – это инстинкт выживания. В этом отношении можно сказать, что она рождена быть актрисой, что она играет всегда. Но за сыгранными эмоциями внутри остается чувство пустоты. Это чувство проявляется буквально: в то время как она наслаждается жизнью в комфортных условиях и даже в роскоши, она испытывает непреодолимую тягу к воровству. Она призналась, что впервые эта склонность проявилась в детстве. Она вспоминает, как стащила блестящую авторучку со стола школьной учительницы и с трудом скрывала свое ликование, когда несчастная учительница обыскивала парты всех учеников. Но наша пациентка В была очень хитрой даже в столь юном возрасте. Когда учительница отвлеклась, она выбросила ручку в открытое окно. Дерзость этого преступления вызвала извращенное восхищение у ее сверстников, и ее так и не призвали к ответу. У нее много подобных историй о происшествиях в подростковом и раннем взрослом возрасте. Действительно, похоже, что ее поверхностное обаяние спасло ее от многих неприятностей в жизни, и не стоит говорить, что именно оно послужило бесценным фундаментом для ее карьеры на сцене.
В последнее время наши разговоры склоняются к теме глубокой тоски, от которой она никак не может избавиться. Я понимаю (хотя она не говорила об этом конкретно), что в настоящее время в ее жизни есть мужчина. Самым ярким доказательством этого было одно неосторожное местоимение «мы» в разговоре вместо «я». Во время наших сеансов я стал раскладывать по кабинету небольшие предметы, не столько для того, чтобы заманить ее в ловушку, сколько для того, чтобы помочь ей осознать темную сторону своей натуры. На последнем сеансе я налил стакан воды ей (и себе) и, когда ставил стакан перед ней, заметил, что ее рука зависла над золотой зажигалкой, которую я оставил на журнальном столике со стеклянной столешницей. Когда она поняла, что ее поймали, она замерла. Я спросил, что у нее на уме. Она посмотрела на меня пустыми глазами и просто ответила: «Ничего». Затем убрала руку. Когда сеанс закончился, я заметил, что зажигалка исчезла. Я не знаю, когда она ее взяла. В последнее время я пытался разобраться в ее прошлом, в ее семье, чтобы получить более полное представление о ее личных отношениях. Должен признаться, что в этой области у меня мало успехов. Но я хотел бы отметить случай, который произошел во время моего последнего сеанса с ней и который позволил сделать импровизированный снимок ее психики.
Сам сеанс был закончен. Пациентка В, которая ценит свою частную жизнь, но не чересчур, собиралась выйти из моего дома на улицу. По пути она столкнулась (и я имею в виду физически столкнулась) с посетителем-мужчиной, который заходил в дом. Этот парень здесь частый гость, он ухажер моей дочери, и после того, как он принес свои извинения, он посмотрел ей прямо в лицо, и его осенило. «О, [пациентка В]!» – воскликнул он, прежде чем пробормотать список театральных постановок, в которых она участвовала. Этот парень не имеет представления о такте, и такое выступление могло бы легко превратить менее уравновешенного пациента в желе. Но пациентка В весьма рассеянно – и даже холодно – одобрила такое поведение. Она вежливо, но без особого энтузиазма поблагодарила его, после чего извинилась и вызвала такси. Пока ухажер моей дочери стоял в недоумении, пациентка В незаметно удалилась.
