– Вы никогда не думали, – перебил его Флинт, – что Олив Тернер может покрывать Лидию?
– Зачем ей это? Мы говорим не о какой-то старой семейной прислуге. Олив проработала в доме Рисов всего несколько месяцев. У нее не было никакой связи с Лидией, по крайней мере, ничего, что могло бы придать смысл защите от обвинения в убийстве. Нет-нет, Флинт, это наши джокеры. Аномалии. И, конечно, последняя, но не по важности… – Тут он засунул руку в карман брюк и достал последнюю карту и положил ее рядом с джокерами. Она была без масти, просто с оттиснутым знаком вопроса. – Перед нами тот самый безликий посетитель, которого никто с тех пор не видел и не смог опознать.
Затем он взял шесть карт и начал их тасовать.
Глава XI. Человек-змея разоблачен
Когда чуть позже они расстались, Флинт был явно удручен результатами лекции Спектора. Но сам Спектор выглядел неожиданно воодушевленным. Он сказал Флинту, что направляется в «Гранат», чтобы попытаться выудить какую-то информацию у Деллы Куксон. Однако это была лишь полуправда: по дороге он заехал к Рисам, чтобы проконсультироваться с Лидией.
Она расположилась в кабинете покойного отца и сидела за его столом, когда Олив Тернер проводила Спектора внутрь. На ней были очки с толстыми стеклами, и она корпела над увесистой книгой.
– Добрый день, мадам, – поприветствовал ее Спектор, незаметно осматривая комнату. Лужа крови, как он заметил, была прикрыта неприметным мохеровым ковром.
– Мистер Спектор, – отозвалась она, с трудом оторвавшись от книги. – Пожалуйста, присядьте.
Спектор устроился на диване и сказал:
– Я хотел бы узнать ваше профессиональное мнение кое о чем, мисс Рис.
– Продолжайте.
– Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне о «состояниях фуги».
Этого она явно не ожидала. Она на мгновение задумалась.
– Состояние фуги – это фрагментация памяти. Дистанцирование между собой и своим сознанием. С точки зрения человека он может полностью отключиться, а затем прийти в себя в нужный момент.
– Может ли этот гипотетический человек в состоянии фуги делать вещи, которые он не стал бы делать в обычной жизни?’
– Конечно. Пойти куда угодно. Делать что угодно.
– Может ли он совершить преступление?
– О, легко. Он может сделать что угодно. Все на свете.
– Что еще вы знаете об этом недуге?
– Ну, он довольно загадочен. Обычно он связан с защитным механизмом, идущим из детства. Ребенок, вынужденный страдать, придумывает способ отделить себя от происходящих событий, убедить себя, что эти события происходят с кем-то другим. И в конце концов это становится правдой. Его личность – он сам – расщепляется. Он погружается в состояние, подобное трансу, во время которого он не отдает себе отчет в своих действиях.
– Значит, если бы вашего отца убил человек в состоянии транса, его нельзя было бы привлечь к ответственности?
– Нет. Потому что, видите ли, это был не он. Это был кто-то другой. Некий призрачный незнакомец у него в голове.
Спектор задумался:
– Это пугающая мысль.
– М-м. Но представьте, как это пугает самого человека. Знать, что все эти вещи происходят, что именно ты ответственен за них, но у тебя нет свободы воли, чтобы контролировать их.
– Значит, человек может совершить убийство в одном из приступов этой фуги?
Она пристально посмотрела на него, как будто впервые увидев по-настоящему.
– Человек может сделать все что угодно.
– А что вы можете сказать мне о снах?
– Вы имеете в виду сны Флойда Стенхауса? Я полагаю, вы читали записи моего отца.
– Да, читал. Сон, по словам вашего отца, похож на поэзию. Он придумывает и изобретает свой собственный язык. Он лиричен, неоднозначен. И самое главное, он никогда не доходит до сути. Поэтому сон – это стремление к ясности, разгадывание образов и символов. Учитывая это, что вы думаете о снах Флойда Стенхауса?
– Мой отец разработал критерии для расшифровки снов. Во-первых, он выделил поверхностный, визуальный слой, который он назвал «проходящим по касательной». Он содержит аспекты, связанные с миром бодрствования. Так, например, студент, которому предстоит экзамен, будет видеть сны об этом экзамене перед его сдачей. Но под этим начальным слоем находится второй слой, который он назвал «содержательной частью». Это царство символов. Там, где жизнь и поведение человека значительно расходятся с инстинктивным бессознательным, содержательная часть становится более выраженной. Сны приобретают аллегорический, образный аспект. Так обстоит дело с мистером Стенхаусом.
– А если говорить о его снах предметно? Как вы их интерпретируете?
– Есть только один способ интерпретировать их: символически. Например, лампа означает просвещение, раскрытие тайны. Зубы – это насилие. Вода – это старение, разрушение под действием времени. Поэтому мужчина, отец Стенхауса, с лампой в руках восстающий из неподвижного озера, похоже, представляет собой возрождение фигуры из прошлого. Раскрытие тайны. Челюсти же значат насилие, поедание.
– А что это говорит вам о самом Стенхаусе?
Лидия выглядела предельно серьезной, снимая очки:
– Мистер Спектор, Стенхаус не мой пациент. Не я ставила ему диагноз. Я считаю, что единственный человек, который мог бы ответить на ваш вопрос, – это мой отец.
Спектор обдумал эти слова. После минутного молчания он спросил:
– А как насчет ваших собственных снов, доктор Рис?
– У меня их не бывает.
– Неужели? Но у вас такой активный ум.
Она задумчиво переплела пальцы:
– Допустим, я… не способна видеть сны.
Еще одна долгая пауза воцарилась, пока Лидия и Спектор изучали друг друга, как два дуэлянта.
– Простите мою дерзость, – произнес Спектор, – но любили ли вы своего отца?
– Это все равно что спросить у Земли, любит ли она Солнце.
– Правда?
Она посмотрела на него поверх оправы очков:
– Как и Бог, Ансельм Рис создал меня по своему образу и подобию.
– Вы говорите об этом с горечью.
– Я так же мало способна выражать горечь, как и видеть сны. – Ее лицо при этих словах было совершенно лишено выражения.
* * *
Через два дня после начала расследования инспектор Джордж Флинт столкнулся с первой и единственной удачей в этом деле. Он уже смирился с тем, что ему придется долго и упорно копать, чтобы установить личность Человека-змеи. Однако когда он вернулся в Скотланд-Ярд, его встретил необычайно бодрый сержант Хук.
– Я знаю эту ухмылку, Хук. Похоже, вы на что-то наткнулись.
