– Что?
– Присмотритесь к этой нити. – Пенеллаф опять поднесла палец к оборванной струне. – Взгляните.
Никтос опустил голову. Поначалу я ничего не увидела, но когда прищурилась… Заметила тень нити, едва очевидную, с изменчивой длиной. Она то протягивалась дальше всех других, то снова сокращалась до длины остальных.
– Что это? – спросила я.
– Это неожиданная нить. Непредвиденная. Неизвестная и незаписанная, – объяснила Пенеллаф. – Которую даже Судьбы не могут предсказать и не могут ею управлять. – Уголки ее губ приподнялись. – Есть только одно, что может отменить предначертание.
– И что же это? – спросил Никтос. Его опущенные руки были сжаты в кулаки. – И как это найти?
– Это нельзя найти, – сказала Пенеллаф, а я была готова закричать от разочарования. – Можно только принять.
– Ты должна объяснить чуть подробнее, – рявкнул Никтос.
– Это любовь, – ответил Холланд. – Любовь – единственное, с чем даже судьбе не совладать.
Я заморгала.
Это все, что я могла сделать.
Никтос, похоже, был так же ошарашен, как и я, и не способен сформулировать ответ.
– Любовь сильнее судьбы. – Холланд опустил руку, и все нити, кроме одной, исчезли. Между нами поблескивала только оборванная, постоянно изменяющаяся. – Любовь даже сильнее того, что течет по нашим венам, в равной степени изумительна и ужасна в своем эгоизме. Она может протянуть нить одной лишь силой воли, стать той частицей чистой магии, которую не под силу уничтожить природе, и которая может оборвать нить неожиданно и преждевременно.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я.
– Твое тело не способно выдержать Отбор. Не может без непреклонной воли того, что сильнее судьбы и даже смерти. – Холланд посмотрел на Никтоса. – Без любви того, кто поможет ей вознестись.
Я вспомнила, что рассказывала Эйос о боглинах и Отборе.
– Ты говоришь о крови бога. Мне понадобится кровь бога, который меня любит?
Поверить не могла, что произнесла эти слова.
– Не просто бога. Первозданного. И не любого Первозданного. – Голубые глаза Пенеллаф устремились на Никтоса. – Кровь Первозданного, которому принадлежала искра. Эта кровь и непреклонная воля любви могут победить судьбу.
Никтос отшатнулся назад, тени заклубились вокруг его ног, а я села. Или упала. К счастью, приземлилась на край возвышения. Мое сердце сжималось. Никтос медленно повернул ко мне голову и уставился на меня. Его глаза горели как луна, и не нужно было владеть его способностью читать эмоции, чтобы понять: он в ужасе.
Или быть Судьбой, чтобы знать: я в самом деле умру.
Никтос никогда меня не полюбит.
Даже если бы я не замышляла его убить. Никтос не способен любить. Этого в нем нет. Он это знает. Я это знаю.
– Это нечестно, – хрипло сказала я, злясь на все. – Поступать с ним так.
– Поступать так со мной? – выдохнул он. В тенях, клубящихся вокруг него, появились серебристые полосы итера. – Это нечестно для тебя.
– Для вас обоих, – мягко сказала Пенеллаф. – Но жизнь, судьба и любовь редко бывают справедливыми, правда?
Мне захотелось ударить богиню: она говорит мне то, что я и без нее знала.
Но я сделала глубокий вдох и на миг закрыла глаза. Нужно усвоить столько информации – столько ненужных сведений, которые полностью затмевает тот факт, что я скоро умру, причем мучительной смертью. Во мне вспыхнул гнев, и я вцепилась в него. Это обжигающее чувство было знакомым, и оно лучше печали и безысходности.
– Есть еще кое-что, – заявил Холланд.
Я рассмеялась, и смех прозвучал странно.
– Ну конечно, есть еще.
– У тебя было столько же исходов, сколько и жизней, – сказал он.
– У меня было много жизней?
Холланд кивнул, и снова появились мерцающие нити. Десятки нитей.
– Что это значит? – Никтос перевел взгляд с нитей на Холланда. – Ее душа перерождалась?
Холланд тоже смотрел на нити.
– Судьба не знает всего, потому что действия человека могут изменить ход жизни. Например, она изменила свою жизнь одной каплей крови. – Он взглянул на Никтоса. – Или твой отец изменил судьбу, или Первозданная Килла, когда помешала душе войти в Страну теней и оставила ее возрождаться снова и снова.
– Ты говоришь о Сотории, – сказала я, и он кивнул. – Какая может быть связь с ней?
Холланд перевел взгляд на меня.
– Ты воин, Серафена. Всегда им была. Она тоже училась, чтобы стать воином.
По мне побежали мурашки.
– Нет.
Он покачал головой.
– У тебя было много имен.
– Нет, – повторила я.
– Ты прожила много жизней. Но вот эту, самую первую, Эйтос вспомнил, когда ответил на призыв Родерика Миреля. Он всегда помнил Соторию.
Никтос будто окаменел.
– Ты в самом деле имеешь в виду то, что я думаю?
– Да.
– Многие могли счесть Эйтоса импульсивным, но он был мудрым, – продолжал Холланд, и в его глаза прокралась печаль. – Он знал, к чему приведут действия Колиса. Колису никогда не было предназначено стать Первозданным Жизни. Эти силы и дары не могли в нем оставаться. То, что он сделал, – неестественно. Жизнь не может существовать в таком состоянии. Эйтос знал, что силы угаснут, так оно и случилось. Вот почему больше не рождаются Первозданные. Вот почему земли в царстве смертных начинают умирать. Вот почему боги не возвышаются. Он знал, что действия Колиса погубят оба мира, и мы тоже это знаем.
– Твой отец хотел, чтобы ты был в безопасности, – снова сказала Пенеллаф. – Но еще он хотел спасти оба мира. Хотел дать шанс смертным и богам. Дать тебе возмездие. – Она посмотрела на меня, и я вздрогнула. – Итак, вот что он сделал. Он спрятал искру жизни там, где она будет в безопасности и будет набираться силы, пока не придет время родиться новому Первозданному – единственному существу, которое может ослабить его брата.
– Я не могу быть ею. Никоим образом. Я не Сотория. Я…
Я лишилась дара речи, когда до меня дошел смысл ее последних слов.
Пока не придет время родиться новому Первозданному…
– «Рожденная от смертной плоти, тень в искре», – медленно повторил Никтос, и его грудь поднялась в глубоком вдохе. – То, что сказал Холланд насчет того, что боги не возвышаются, – правда. Этого не происходило с тех пор, как мой отец поместил искру в твой род. Но ты вознесла богиню.
– Я… нечаянно, – начала я. – Но думаю, что сейчас это наименьшая из моих забот.
– Ты права. Сейчас это наименьшая из наших забот, но значение этого вполне ясно. – Никтос повернулся к Судьбе. – Разве не так? Это она.
