Пауза длится секунды две, не больше.
Чернота в глубине зрачков Германа становится ледяной, и оттуда на меня веет холодом космоса.
— Я понял, — говорит он. — Ты права.
— Езжай, она тебя ждет, — говорю я.
И выхожу из кабинета.
Герман запирает его и делает ко мне полшага — машинальные, привычные полшага, за которыми всегда следует поцелуй, и я так же привычно поднимаю к нему лицо, но в этот раз он останавливается, разворачивается и идет к лифтам.
Створки кабины открываются перед ним сразу же — он даже не успевает отпустить кнопку.
Я же еле передвигаюсь. К ногам будто привязаны пудовые гири, и даже сдвинуться с места требует неимоверных усилий. Ничего, я никуда не спешу. Мне некуда.
Лифт ко мне тоже не торопится. Глотает там этажи за этажами — цифры на табло меняются нехотя, лифт надолго застревает на промежуточных этажах, словно собирая людей.
Хотя откуда они тут? Это высоченный небоскреб, больше чем наполовину проданный офисам. Вечером и в выходные тут почти никого нет.
Герман перебрался в этот офисный центр под самый Новый Год, когда филиал банка в нашем ТЦ перестал требовать его постоянного присутствия. К тому времени он уже знал, что я влюблена в него. Может быть, для того и переехал, чтобы не видеть меня каждый день.
Чтобы я не могла его видеть каждый день.
Но почему тогда он продолжал писать мне в мессенджерах «С добрым утром» и заезжать по вечерам, чтобы подвезти домой?
Не знаю. Даже сейчас — не знаю.
Киваю охраннику, молчаливому свидетелю нашего грешного адюльтера.
И выхожу наружу.
На улице густой вечер, душный и пахнущий тропической ночью.
Такое временами случается в Москве. Иногда кажется, что стоит повернуть в правильный двор, пробраться между кустов сирени и боярышника, пересечь пустырь — и выйдешь к морю, на шумный променад, вдоль которого выстроились сувенирные магазинчики.
Гвалт, шелест волн, запахи горелого масла и благовоний…
Но никогда мне еще не удавалось найти нужную тропинку к тому двору и пустырю.
Такси тормозит рядом со мной, хотя я даже не доставала телефон.
Молча сажусь в машину, пристегиваюсь и только спустя пару минут спохватываюсь, что нужно назвать адрес.
— Мне на Малую…
— Знаю, — коротко отзывается таксист. — Уже оплачено.
Даже не надо спрашивать — кем.
Слезы невольно наворачиваются на глаза, и я отворачиваюсь к окну, чтобы не увидел водитель.
Герман иногда проявляет заботу так безумно, что можно испугаться такого тугого кокона его опеки. Если бы не знала, сколько усилий потребовалось мне, чтобы попасть в его самый близкий круг. Тех, кто уже никогда не избавится от его временами навязчивого и пугающего внимания.
Заходя домой, как обычно, кричу:
— Я вернулась!
— Мама-а-а-а… — отзываются бандиты, но не бегут ко мне. Из их комнаты слышны какие-то взрывы и писк — смотрят мультики. Пообниматься они еще успеют, а мультики могут и отнять.
Кошка Машка вальяжно выходит, чтобы отметить мое возвращение, но делает вид, что просто шла по делам, а я — скучная флюктуация на ее пути.
Персик так и дрыхнет где-то на диване, наверное. К старости он стал глуховат. Зато когда проснется — он-то обрадуется мне по-настоящему.
Из кухни выглядывает Игорь, вытирающий руки бумажным полотенцем:
— О, привет. Что там у мамы?
— У мамы? — я с трудом вспоминаю, что соврала Полине. — Да все в порядке, просто ноут забарахлил, я перезагрузила и все исправилось.
— А, хорошо. Представляешь, Маруська ногу пропорола на пруду, а матери не сказала.
Едва ловлю себя за язык в последнюю секунду перед тем, как ляпнуть: «Знаю».
Откуда бы?
— Сильно? — беспокоюсь я.
Правда беспокоюсь. Маруська славная, но собирает на себя все детские беды по очереди: от ветрянки до отита и от ротовируса до сломанной ноги.
Вот и еще одна добавилась.
— Сильно. Они забежали к нам водички выпить, и Маруська весь пол кровищей уляпала. Скорую вызывать не стали, Поля сразу в Склиф повезла, говорит, так быстрее.
Игорь обнимает меня, целует в висок и уходит обратно на кухню.
Я раньше беспокоилась, что он учует розмарин и холод, которыми я неизменно пропитываюсь от Германа, даже если мы весь вечер проводим на расстоянии трех метров друг от друга.
Но Игорю никогда, за все годы наших отношений даже в голову не приходило меня ревновать.
И не потому, что он как-то специально над собой работает. Я бы почувствовала это напряжение в нем. Нет — он просто абсолютно спокоен, словно данное когда-то мной обещание никогда его не бросать полностью защищает от любых бед.
Я снимаю босоножки и ухожу в ванную, чтобы вымыть руки.
В зеркале отражается вполне еще молодая женщина со спокойным, расслабленным лицом. Рассматриваю ее с интересом, потому что изнутри ощущения совсем другие.
Там катается в голове тяжелый железный шар, гулко ударяясь о стенки, там кто-то все подкручивает винты обруча, сжимающего виски, там бешено бьется сердце о прутья грудной клетки.
Паника заперта внутри меня на редкость надежно, ничего не просачивается наружу.
Даже в глубине зрачков — спокойствие.
У лежащего рядом на раковине телефона загорается экран, и я вижу пришедшее от Германа сообщение ВКонтакте.
Мыльными руками хватаю его, он чуть не выскальзывает рыбкой на кафельный пол, но я ловлю в последнюю секунду и открываю диалог:
«Привет. Извини, но нам нужно закончить наши отношения. Мы больше не будем встречаться. Не пиши мне, не звони и не пытайся увидеться. Спасибо за понимание».
В первую секунду я думаю, что его взломали.
Только почему-то вместо выпрашивания пары тысяч до понедельника, пишут эту чушь.
Почему-то взломщики никогда не читают предыдущую переписку и палятся даже на простом обращении.
Герман никогда не пишет «Привет».
«Доброе утро», «Спокойной ночи» — и все.
Остальные разговоры он начинает сразу, без предисловий.
Но дело не в этом.
Конечно, зачем ломать его профиль, чтобы бросить меня?
Просто это писал не он.
Медленно, туго, но до меня доходит — это написала Полина. Он отдал ей телефон. Сказал пароль и позволил отправить это сообщение.
Дрожащими пальцами набираю «Прощай».
Стираю, пишу: «Дай мне его».
